Наташа рассмеялась.
— А я… Я думала, вы станете спорить.
— Ну что вы!.. Разве я посмел бы.
И снова они смеялись. А Хмелев снисходительно улыбался. Своим видом он давал Наташе понять, что лично ему совсем не смешно от этой довольно плоской шутки. Но девушка не заметила иронии. Успокоившись, она предложила:
— Давайте погуляем немного, — и, не ожидая согласия, взяла своих друзей под руки.
Дойдя до остановки, они сели в автобус и поехали на Ленинские горы. Минут через тридцать они уже стояли на высоком берегу реки. Отсюда, с пятидесятиметровой высоты, город был виден как на ладони. Вдали рубиновым светом горели Кремлевские звезды. Над Москвой-рекой горбились мосты, а в притихшей, сонной воде отражались электрические огни.
Наташа как зачарованная смотрела то на предпраздничный, залитый огнями город, то на серебристый диск только что народившейся луны, который медленно скользил по темно-серому небосводу.
— Я никогда не думала, что отсюда открывается такая чудесная панорама! — продолжая любоваться предпраздничной Москвой и ночным небом, восхищалась Наташа.
— Ты разве никогда не была здесь? — спросил Хмелев.
— Никогда. Много раз намеревалась приехать, но так и не собралась.
— Знаменитое место. Здесь в 1827 году Александр Герцен и Николай Огарев поклялись посвятить свои жизни революционной борьбе.
— Верно. Только это было на год позже — в восемьсот двадцать восьмом, — поправил его Кожин.
— Может быть, ты и прав… — согласился Евгений и заговорил о музыке.
Здесь он был в своей стихии. По его словам получалось, что только музыка способна взволновать человека до глубины души, заставить его смеяться или плакать.
Кожин соглашался, что хорошая музыка действительно может раскрыть душевный мир человека, всколыхнуть самые сокровенные его чувства. Но разве только музыка способна на это?
Они долго говорили о музыке, а Наташа молча слушала их. Хмелев старался поразить собеседника эрудицией. Вначале он что-то говорил о Глинке, а потом, с пафосом, о Чайковском.
— Чайковский — это целый мир. С ним нельзя сравнить никого другого. Музыкальный публицист, дирижер, величайший композитор. Его творчество отличается огромной силой эмоционального воздействия, широтой содержания, многообразием жанров.
Если бы рядом с Хмелевым стоял незнакомый человек и слушал его, то решил бы, что перед ним — композитор. Видно было, что о музыке Хмелев может говорить бесконечно. Но странно было то, что рассказывал он о ней как-то по-казенному, без подъема. Говорил, как экскурсовод, который долгие годы работал в каком-нибудь музее, водил по залам экскурсантов и твердил им одни и те же слова.
Кожин был менее подготовлен в музыкальном отношении. Но говорил он о музыке гораздо теплее, чем Евгений. Говорил горячо, вдохновенно.
Было два часа ночи, когда молодые люди подошли к пятиэтажному кирпичному зданию.
— Вот я уже и дома, — улыбаясь, сказала Наташа и протянула сразу обе руки: одну — Кожину, другую — Хмелеву. — До свидания…
Александр ожидал, что вот сейчас девушка произнесет еще какие-то слова, после которых они договорятся о новой встрече. Но она не сказала ни слова, повернулась и молча вошла в подъезд.
Назад Кожин шел вместе с Хмелевым. Оба молчали. У клуба летчиков остановились. Прощаясь с Александром, Хмелев спросил:
— Понравилась тебе Наташа?
Кожин пристально посмотрел на него. Он догадывался, что вопрос задан не ради простого любопытства. Скорее всего, Хмелев был влюблен в Наташу и теперь, увидев возле нее другого, стал ревновать. Своим вопросом он хотел вызвать Александра на откровенность, узнать, как он относится к девушке.
— А разве может такая девушка не понравиться? — вопросом на вопрос ответил Кожин. — Тебе-то она нравится?
— Я люблю ее…
Эти слова больно задели Александра. Он попрощался с Хмелевым и медленно зашагал по мокрому тротуару, думая о Наташе…
И еще очень многое вспомнилось Кожину в палатке, на которую всю ночь разъяренной кошкой набрасывался ветер. Глядя на задумчивое лицо командира, Валерий решил, что тот забыл о нем, и забеспокоился, как бы не сорвался поход в поселок.
— Так пойдешь? — после продолжительного молчания спросил Кожин.
— Пойду, если… если можно, — ответил Валерий.
— Можно. — Александр взял со стола ручку, выписал увольнительную и протянул ее ординарцу. — И чтобы передал от меня привет Леночке.
— Передам… Обязательно передам.
— Вот и хорошо. Позавтракай и можешь отправляться.
— Слушаюсь! Можно идти?
— Иди.
4
После ухода Валерия Александр натянул брюки, надел тапочки и пошел на спортивную площадку. Сделал зарядку. Потом направился к турнику. Отвел руки назад, присел и, как внезапно распрямившаяся пружина, легко прыгнул вверх и схватился руками за перекладину. С ходу сделал «склопку», выжал стойку, вдруг свое мускулистое тело бросил вниз и… закружился вокруг перекладины.
Кожин работал на турнике и не замечал, что из расположения артиллеристов шел к нему темнолицый, горбоносый старший лейтенант. Если бы он посмотрел в ту сторону, то в этом человеке узнал бы командира полковой батареи Асланова.
— Смотри, пожалуйста, немцы творят на нашей земле черт знает что, а он как ни в чем не бывало «солнышко» крутит! — гневно, с восточным акцентом произнес старший лейтенант.
Кожин спрыгнул с турника:
— Здравствуй, Вартан!
— Здравствуй! — сверкнув большими черными глазами, ответил Асланов. — Ты что, в цирк готовишься?
— А примут? — в свою очередь шутливо спросил Александр.
Этот вопрос еще больше разозлил старшего лейтенанта.
— Нет, вы посмотрите на него! — развел руками Вартан. — Он еще и шутит!
Только теперь Александр обратил внимание на побледневшее, хмурое лицо Асланова.
— Что случилось?
— «Что случилось»… — сердито повторил Асланов. — Новый цирк открыли в Москве. Принимают даже таких акробатов, как ты.
— Ты серьезно можешь разговаривать?! — нахмурился Кожин.
— «Серьезно»… — уже не так сердито проворчал Асланов. — Наши войска оставили Киев.
— Киев? — насторожился Александр.
— Да, Киев… Девятнадцатого сентября противник полностью овладел городом.
— Врешь ты! — с гневом крикнул Кожин. — Врешь! Этого не может быть. Ты не знаешь, какие там люди, не видел их, а я видел… Разве они могли отдать врагу Киев?
— Эх, Саша… Я тоже думал, что не может быть.
— Но кто сказал тебе? Ведь газет-то еще не было.
— Только что по радио приняли сводку Информбюро… — угрюмо отозвался Асланов.
— Ты сам ее читал или?..
— Сам, своими глазами.
Кожин, не сказав больше ни слова, быстро зашагал к палатке. Войдя в нее, он торопливо натянул сапоги, надел гимнастерку, туго подпоясался ремнем и, пытаясь осмыслить услышанное, опустился на топчан, задумался. А Асланов не мог сидеть на месте. Он ходил от одной брезентовой стены к другой, размахивал руками, доказывал что-то.
— Как же так?.. Столько времени обороняли этот город, а потом вдруг взяли и оставили фашистам. Сколько же можно отступать? Киев, Гомель, Могилев, Смоленск… Даже Смоленск в их руках… — не слушая друга, сердито проговорил Александр.
— Немцы занимают один советский город за другим, а мы тут сопки штурмуем и японцев караулим. Сколько можно их караулить здесь? Год, два? Что тут, без нашей дивизии войск не хватит?
Вгорячах Асланов налетел на центральный столб палатки и больно ударился о него лбом.
— А, ч-черт! — схватившись за ушибленное место, воскликнул Вартан. — Что мы торчим в этой проклятой палатке?!
— Сядь. Не мельтеши перед глазами! — сердито крикнул Александр.
Асланов хотел возразить, но потом, махнув рукой, опустился на топчан рядом с Кожиным.
— Киев… Смоленск… — тяжело вздохнул Кожин. — От Смоленска до Москвы меньше четырехсот километров. Это же совсем рядом!..
— Слушай, что ты меня географии учишь? Что я, не знаю, где Смоленск, а где Москва?! — снова вскочив с места, заговорил Асланов. — Разве за этим я к тебе пришел?
Кожин поднял на него задумчивый взор и спросил:
— А зачем же ты пришел ко мне?
Асланов вытащил из нагрудного кармана гимнастерки листок бумаги и протянул его Кожину.
— Вот, читай. А потом садись и тоже пиши рапорт. Вместе поедем на фронт.
Кожин взял из рук Асланова сложенный вдвое листок и, развернув его, стал читать:
— «Командиру Краснознаменного
стрелкового полка
подполковнику тов. Потапенко С. П.
Рапорт
Над моей Родиной нависла смертельная опасность. Немцы уже захватили Киев, Смоленск. Рвутся к Москве и Ленинграду. Я не могу больше сидеть здесь и спокойно читать сводки Совинформбюро. Я должен быть сейчас там, где идет бой, где мои братья проливают кровь. Я должен помочь им. Я хочу с оружием в руках защищать Родину, а если нужно, и умереть.
