Долго не мог заставить себя вернуться в избу. Присел на мерзлую скамейку у крыльца, взглянул на серое небо. Господи! За что мне это?! Как выбраться из этой западни? Поверят ли, что он умер сам? А! Плевать он хотел на то, кто и что будет думать! Нравилась, чего греха таить! Но ведь ничего серьезного между ними не было! И вдруг откуда-то выползла гнусная мыслишка: «А если не поверит и она?!» И даже холодок пробежал по животу. Перекрестился. Что будет, то будет! Главное, что у самого совесть чиста.
Резко встал, как будто кто приказал, и решительно направился в избушку. Закрыл парню глаза, запеленал в байковое одеяло, перевязал, как куклу, веревкой, вынес в сени и осторожно положил в дальний угол. Надо было топить печь.
К ночи разыгралась метель. Округлые углы избушки потрескивали от порывистого ветра. Стало завывать в печной трубе, злобно и тягуче. И этот вой очень напоминал чей-то безутешный плач. А со стен, словно издеваясь над ним, улыбались беспечные красотки! Огарок свечи догорел и погас. В кромешной тьме сами по себе поскрипывали половицы. Казалось, кто-то хрипло дышит в печном углу. А вдруг он не умер? Вдруг притворился? Сел на постели, чиркнул спичкой. Да что я, трушу, что ли?! И не успел подумать, как с шумом распахнулась дверь. В комнату ворвался ветер, и в ту же минуту что-то с грохотом упало в дальнем углу коридора, где лежал покойник. Губы невольно зашептали молитву. «А ну встань и закрой дверь! — приказал он себе. — Ишь ты, овечий хвост! Ведь выстынет в избе!» Помогло. И встал, нащупал рукой какую-то тряпицу, обмотал ею ручки двери. Дверь закрылась плотнее. На всякий случай пошарил рукой по дверной коробке. Крючка не было. Лег, закрылся с головой. Нужно думать о чем-нибудь хорошем.
…Вспомнился день спуска «Кассиопеи» на воду. Тогда в яхт-клубе собралось много народу. Вся яхтенная братия с друзьями да близкими, ребятишек — тьма. Почти полгорода сбежалось поглазеть на это чудо. Все морские традиции были соблюдены. И взрыв бутылки шампанского, ударившейся о борт судна, и разноцветные ленты, свисающие с вант, и торжественный звон корабельного колокола. Все вроде бы шло чин чином. Да наткнулся на острый женский взгляд. Это была Лена, мастер соседнего цеха. Она и прежде частенько стреляла глазами в его сторону. Однако никакие женские уловки Александра не задевали. Данное себе слово держал крепко. Легко парировал все шутки, не брал в голову. А тут вдруг … пробило! Не глаза, а пульсирующие фонарики. Плюнуть бы три раза через левое плечо да забыть! Знал ведь, что замужем. Город маленький: все друг у друга на виду. Так нет! Глаза, помимо воли, начали косить в ту сторону. И вдруг, будто кто с силой ударил под колени. Оглянулся. С грота смотрела на него женщина. И взгляд был до того сердитым, что Александр оторопел. Но тут дунул ветер, и судно стремительно понеслось прочь от многолюдного берега…
Проснулся на рассвете от какого-то легкого стука в окно. Тревожно сел на постели. Стук повторился. Он резко оторвал фанеру от оконной рамы. В стекло била клювом большая белая чайка. Александр перекрестился. «Господи! Прими ты его душу грешную!» И стал собирать вещи. Мешки с рыбой оттащил в камыши, разбросал рыбу по льду. Птицы склюют, звери съедят. Отнес покойника на берег, осторожно положил на сдутую лодку. Вернулся за рюкзаком. Оставил на середине стола записку хозяина. Закрыл на засов дверь. И какое-то время смотрел на угрюмую избушку. Нет! Сюда он больше не приедет!
Мороз был крепким. Лед, хоть и потрескивал, но держал. Александр отвязал канат от березы и, натянув его, лег на лед. Выдержит ли? Наматывая канат на руку, полз и тащил за собой «тузик». Чем ближе была яхта, тем треск становился все сильнее, все зловещее. Забравшись на судно, долго не мог отдышаться. Потом стал затаскивать на борт тело Николая. Только бы не уронить да не поранить чем! Неприятный звук трущейся о борт веревки протяжным эхом отдавался в пустой каюте. Ощущение было такое, будто Кассиопея стонет от ужаса. «Потерпи, милая, — прошептал он. — Иначе никак нельзя. Какой ни был, а человек. Последний долг отдать нужно».
К открытой воде подвел яхту часа через четыре. Долбил лед то багром, то якорем. Запускал двигатель на малых оборотах, давил ледяной панцирь массой мощного корпуса. Вся нижняя одежда была мокрой от пота. Пришлось снимать, растирать себя снегом и на голое тело натягивать грубый шерстяной свитер. Как ни старался бодриться, нет-нет, да и охватывала жуткая тревога. К дому до темноты не дойти. Придется останавливаться в какой-нибудь деревне, связываться с участковым да просить помощи.
Поднял грот и, глядя в испуганные глаза Кассиопеи, тихо попросил: «Помоги, милая. Не дай пропасть!»
Подгоняемая ледяным ветром, «Кассиопея» мчалась вперед, словно хотела убежать от всего этого ужаса. Но мертвое тело злорадно покачивалось на мягком диване каюты. На душе у Александра было так погано, что не помогали никакие молитвы. Мозг точила злая мысль: «Хотел сделать из судна храм для души, а возишь покойников!» Горько вздохнул. Давно уж собирался освятить яхту, да все недосуг было.
К ближайшей деревне подошел в сумерках. Лед у пирса, куда причаливала комета, был разломан ветром. Хоть в этом повезло. Дом участкового весь светился огнями. По шуму и радостным крикам нетрудно было догадаться, что в нем много гостей. Праздник какой, что ли? Заполошные собаки, надрываясь от лая, чуть не из кожи вон лезли, бдительно предупреждая хозяев о странном незнакомце. Вот, наконец, на крыльце раздались тяжелые шаги.
— Кого там принесло? — спросил недовольный хмельной голос.
— Вы участковым будете?
— Ну, я, а что?
— Собак уймите, разговор есть.
Хозяин цыкнул на собак.
— Откуда будешь? И что там у тебя? — не открывая калитки, сурово вопрошал участковый.
Выслушав Александра, сморщился, как от зубной боли.
— Угораздило тебя, парень, свалиться на меня в такой день! Внук у меня родился! Ножки ему со сватами обмываем. А ты со своим «жмуриком»! Черт тебя подери! Пожалей ты меня! Переночуй, да двигай с утра пораньше в город. Знаешь, с ним возни сколько будет!
Глядя на помятое лицо участкового, Александр кивнул:
— Ладно! Только хоть чаю дай, а?
Тот крякнул, сплюнул прилипший табак с губ. Загнал собак в будки. Провел его в кухню, налил стопку водки, навалил верхом тарелку тушеной картошки, поставил на стол стакан горячего чаю. Ночлега не предложил. Дело понятное. Поди знай, что за человек. И на том спасибо.
Почуяв покойника, в деревне всю ночь выли собаки. Выли на разные голоса, будто в хорошем хоре. Как они, бестии, чуют этот тонкий мир? Не лето ведь, чтобы запах шел. От воды тянуло холодом. И хоть спальник был зимним, к утру его стала пробирать дрожь. Пришлось снять с покойника одеяло. В иллюминатор заглядывала луна. Рот у Николая был приоткрыт, и Александру казалось, что тот чему-то ухмыляется.
Забылся только к утру.
И целый день сидел на ветру у румпеля. От холода даже мысли двигались сонно и лениво. Не приведи, Господи, доставить смертью своей кому-нибудь столько хлопот! Уж если суждено, так лучше утонуть, да так, чтоб никто не знал, где искать. Как говорится: и концы в воду.
В родной город пришел в сумерках. Прикинул, поразмыслил да и направил яхту к пристани комбината. Тихая губа яхт-клуба наверняка скована льдом.
Первым делом с вахты позвонил Петровичу. Тот долго молчал в трубку, не зная, как реагировать на услышанное.
— Ты Елене Ивановне позвони, ладно, — хрипло попросил Александр. — А я в милицию и на «Скорую» сообщу. На яхте ждать буду.
Спустился в каюту и бездумно уставился на фонарь, что тянул свой любопытный глаз с пристани к иллюминатору. Все тело колотило каким-то странным ознобом. Не то, чтобы от холода, от какого-то внутреннего напряжения. Как бы хотелось, чтобы все это оказалось нелепым сном. Шевельнулся бы парень да зевнул во весь рот. Но от застывшего тела исходил какой-то тихий ужас. Любой живой звук казался неуместным и диким в закрытом пространстве каюты, которое сейчас так тесно соприкоснулось с миром иным.
«Милицейская» и «Скорая» подъехали почти одновременно. Вопросов много не задавали. Бегло осмотрели труп, быстро составили акт, попросили написать «объяснительную». Пробежав глазами записку, молодой лейтенант, позевывая, предупредил:
— Подписку о невыезде брать с вас не буду. До окончания расследования из города прошу не выезжать.
— А его куда? — кивнул Александр на покойного.
— Утром вывезут.
— Как это утром? — никак не мог врубиться он. — А сейчас разве этого сделать нельзя?
— Нет. Это делает уже другая служба. У них рабочий день до семи.
Хлопнули двери машин, и снова они с «Кассиопеей» остались наедине с покойником. И никак было не освободиться от чувства, что они вдвоем находятся в плену у этого мертвого человека. И, словно в подтверждение этих диких мыслей, завыл ветер. «Кассиопея» заскрипела, застонала, забилась кранцами о деревянный пирс, обвешанный автомобильными шинами. «Прости, милая, так уж вышло!» — чуть слышно прошептал Александр, и дремотное сознание отключилось. Женский голос запел колыбельную песню. Пел жалобно, с надрывом. Кто-то потряс его за плечо. Но колыбельная песня не оборвалась, перешла в тихий плач. Он с трудом открыл тяжелые веки. Увидел над собой лицо Петровича. За ним стояла Лена.
