– Ты уверен, что это не та болезнь, которой вы болели?
– Да. Лихорадкой мы тоже болели. В детстве, – сказал Конда. – Чтобы количество больных не увеличилось, старайтесь, чтобы заболевшие ни на кого не кашляли и не пили из чужой посуды. Потная лихорадка передаётся именно так. Но это совершенно определённо не та болезнь, которую мы подцепили в Нанкэ. Она начиналось с боли в животе. Постарайтесь отдохнуть, и эта болезнь пройдёт сама.
– Ты слышала, Тили? – сказала Аяна, когда они ушли. – Дети, ослабленные голодом.
– Да, Айи. Я слышала. Может, тебе лучше лечь обратно?
– Нет, когда я сижу, то ничего не беспокоит. Тили, что он имел в виду?
– Ну, может, это дети, которые болеют уже чем-то другим, и их желудок отказывается принимать пищу? Тогда они ослабевают от голода, и эта лихорадка может...
– Наверное, так...
– Ну а как же ещё? Айи, Ложись, я сделаю тебе кислое питьё.
– Аяна, – подсел к ним Алгар. – Сейчас Нарто отвезёт вас в деревню. Мы думали, что все пойдут пешком, а рыбаки займутся разгрузкой корабля. Но раз вы болеете, лучше будет, если вас довезут до дома. Нарто высадит вас у самого моста.
– Спасибо, – сказала Тили. – Коде было бы трудно идти эти три с половиной ранда в таком состоянии.
– С вами поедет и Дарен. Он чувствует себя получше, чем Коде, но ему уже не шестнадцать. Пусть лучше спокойно доберется с вами на лодке.
– Я возьму Пачу с телегой и отвезу Коде домой, – сказала Аяна. – Где вы разместите людей с корабля? Вы же не оставите их там жить?
– Мы думали об этом. Кто-то из рыбаков предложил разместить их на общем дворе, но на восточном дворе нет тёплых комнат. В среднем столько народу не поместится. Западный занимают скотоводы для зимнего окота овец. Остается восточный, ткацкий. Но там нет кладовой и ледника...
– И очень маленький очаг, – сказала Аяна, представляя три десятка голодных мужчин.
– Да. И кому-то придётся постоянно ходить туда и носить съестное. Мы решили разделить людей по ближайшим к мосту дворам, в которых есть свободные зимние спальни. Мы приедем в деревню и решим, кто готов взять к себе пару человек и кормить их из своих запасов всю зиму.
– Всю зиму?
– Да. Восстановление «Фидиндо» займёт какое-то время. Мы с Воло, Нарто и Верном прикинули, когда они смогут отплыть. Будет большой удачей, если они успеют отплыть весной. В противном случае им придется остаться до следующих осенних приливов.
– Вот оно как.
– Да. Отдыхай, потом всё расскажу, – сказал Алгар и ушёл.
Она снова задремала, и дремота принесла видения сломанных мачт и разбитого крыла девушки на носу корабля, но её разбудил голос Тили.
– Айи, – звала она. – Проснись. Мы дома.
6. Шаг вперёд
Аяна села, не веря собственным ушам. Неужели они уже вернулись!
– Сбегайте в мой двор и в два соседних, – сказал Нарто, перенося мешки к борту. – Разбудите кого-нибудь, пусть мне пришлют людей за солью. Дарена я отправил спать, а те, кто тянул нас, ушли к кораблю.
– Я к рыбакам, – сказала Тили, перелезая через борт. – Ой. Айи, осторожно, теперь земля качается.
– Я за Пачу, – Аяна последовала за подругой и поняла, что она имела в виду под выражением «земля качается».
– Это у вас скоро пройдёт, девочки, – хмыкнул Нарто, привязывая лодку к кольцу в опоре моста. – А вот у тех бедолаг с корабля ещё долго будет качаться твердая земля под ногами.
– Аяна, как ты себя чувствуешь? – спросила Тили, когда они перешли мост. – Голова болит?
– Уже почти прошла. – Аяна наклонила голову к одному плечу, потом к другому. – Только всё ещё хочется спать.
– Я схожу к рыбакам и вернусь к Коде, – махнула ей Тили.
– Хорошо. Я скоро приведу Пачу.
Из-за того, что она проспала весь подъем по реке, теперь казалось, что она перенеслась сюда, как герои сказаний переносились за один взмах ресниц на огромные расстояния. Она прошла во двор, к конюшне, сняв по пути фонарь из подворотни, и долго чесала шею Пачу, который встретил её фырканьем.
– Здравствуй, мой хороший, – хлопала она его по шее. – Прости, я сегодня без угощения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она вышла к сараю и с усилием выкатила небольшую телегу, привела Пачу и запрягла его, собираясь ехать, но обернулась на звук шагов. К ней спешил отец с большим фонарём в руке.
– Айи, милая, вы вернулись? Почему ты не разбудила меня?
– Да, мы все вернулись. Я немного болею, лучше не стой так близко. Нет, нет, это не опасно, со мной всё хорошо. Сейчас я съезжу за Коде к мосту. Вот ему совсем нехорошо. Отец, столько всего случилось!
– Давай-ка я сам съезжу, – сказал отец, – и отвезу его домой. Потом мне всё расскажешь. А сейчас верни фонарь в подворотню и бегом спать. Твои вещи тоже там, у моста?
– Да, там ещё Тили. Дарен тоже болен, а Тили в порядке. Отец, мы встретили...
– Спать! Разговоры потом!
Он повесил свой большой фонарь на телегу, забрался в неё и тронул Пачу. Тот помахал головой и бодро вышел из двора.
Аяна закрыла ворота сарая и постояла немного, обиженно оглядываясь. Она наконец была дома, но её не покидало странное чувство, будто она, вернувшись сюда, сразу превратилась в дитя, которое в силу малых лет не вольно выбирать, что ему делать. Она жалела, что уступила Пачу отцу, а не поехала за Коде сама, а ещё сердилась, что он даже не дослушал её.
Ей вдруг показалось, что её как бы мягко отстранили рукой от очага, как в тот раз, когда она малышкой пыталась помочь сёстрам в стряпне, и вдруг очень захотелось сделать что-то наперекор словам отца, но лёгкая слабость напомнила о себе. Аяна нахмурила брови, но всё же отнесла фонарь на место, зажгла от углей очага маленький светильник и направилась в купальню.
Тёмное, тёплое помещение пахло влажным камнем и мылом. Она кинула ведро в колодец и слушала, как плеск отражается многократным эхом от стенок, потом с усилием вытащила и поставила рядом с собой на дощатое сиденье. Маленький ковшик, из которого она поливалась, говорил "плюк", погружаясь в ведро, и она жмурилась от удовольствия, поливаясь тёплой водой. Дома эта солоноватая тёплая вода в купальне казалась повседневной мелочью, но после пары дней на болотах и поездки в лодке к этой мелочи было так приятно вернуться! Правда, им удалось искупаться в том озере, в гроте. Там вода была почти такая же тёплая, как тут.
То неловкое смущение, которое нахлынуло, когда Алгар сказал ей, что он голый... А вот Ани, по-видимому, не так смутилась, когда увидела под водой... Анкана. И Анкан не смутился. Как она изображала его брови...
Она улыбнулась и набрала ещё одно ведро. Тёплая вода как будто смывала слабость, и та скатывалась вниз, струйками утекая к решётке. Аяна усердно тёрла шею, жалея, что не взяла с собой мыла и полотенца.
Не только полотенца! Она расстроенно охнула. У неё не было и чистой рубашки. И заплечный мешок, и сумка остались в лодке...
Рубашка и сорочка, которые она сняла, пропахли потом, дымом и даже, как ей показалось, сохранили в себе почти неуловимую тень той вони, что была на корабле и которой несло от Конды. Аяна вспомнила то зловоние и поморщилась. Странно, но этим вечером, когда он наклонился к ней, от него вроде бы не воняло. Нет, точно, не воняло. Она напрягла память. Вот он склоняется к ней с фонарём и кладёт ладонь на её щеку. Определённо, ладонь была сухой и очень тёплой, даже горячей, но той вони от него больше не было. Наоборот, какой-то совершенно незнакомый запах, похожий на запах купресы, но всё же иной, тревожащий своей непохожестью на привычные, знакомые раньше. Вот он поворачивает её лицо, мягко надавливая ладонью, и заглядывает ей в глаза. Его глаза тёмные, как поверхность моря ночью, и будто пылают, отражая свет фитилей.
У неё закружилась голова, и слегка бросило в жар. Надо идти спать. Отец, наверное, был прав. Но что делать с рубашкой? Надевать её, грязную, на только что вымытое тело?
Она немного посидела, решаясь, потом схватила рубашку и штаны и побежала голышом по лестнице наверх, мимо малой мастерской и комнаты Мары и Аремо, в летнюю спальню. Холодный свежий воздух обжигал влажную кожу, и она со смехом нырнула в простыни своей кровати, задувая огонёк светильника.
