Спалось плохо, наверное, из-за того, что она уже подремала по дороге к мосту. Шош ходил по одеялу, пытаясь устроится поудобнее и наступая ей на живот и руки, Аяна проснулась и лежала, глядя в тёмный потолок, пока не поняла, что нестерпимо хочет есть. Она потерла руками лицо. Ну, зато слабость отступила, уступив, по-видимому, место этому голоду.
Шош спрыгнул на пол, когда она села на кровати, и, недовольно подёргивая роскошным хвостом, отправился к закрытой двери. Аяна спустила ноги на пол, не вылезая из-под одеяла, и сразу же отдёрнула их, поёжившись, от холодных досок, потом натянула штаны и сапоги и выпустила Шоша за порог.
Снаружи стояли её сумка и мешок, которые отец принёс с лодки. Она покусала губу, глядя на порог.
Раз слабость прошла, она пойдёт помогать тянуть корабль.
7. Зыбкая тропинка
Она решительно распотрошила мешок, сбросила одеяло с плеч и натянула рубашку, безрукавку и куртку, чтобы точно не замёрзнуть в холодном рассветном тумане. Половицы, а потом и ступеньки поскрипывали под её осторожными шагами, ведя в кладовую, Аяна с надеждой нырнула в ларь для хлеба и, к своей радости, нашарила на дне две свежие лепёшки. Одну из них она запасливо сунула в карман и на ходу откусывала от второй и стряхивала крошки с куртки, пока набирала из другого ларя морковь в сумку.
Ночь висела над двором, как тёмное покрывало с вышитыми светлыми облаками, такое же, как было у Вагды в спальне, и под которым они с Тили как-то шептались, хихикая, а положение лун в просветах между облаками подсказывало, что до утра ещё далеко. Едва тёплый заварник остался на столе у летнего очага, Аяна, не зажигая светильник, выпила через край всё, что в нём было, и только потом поняла, что это был отцовский настой сладкого корня. Она весело удивилась своей невнимательности и тут же об этом забыла, перебегая через тёмный двор.
Изо рта вылетали облачка пара, поднимаясь вверх, к тихому небу и подсвеченным лунами облакам, и растворяясь где-то над её головой.
Пачу потянулся к ней, учуяв морковь.
– Здравствуй, мой хороший, – сказала она, почесывая его лоб. – Придется тебе немного поработать сегодня.
Она застегнула на нём кожаную упряжь, в которой он работал на плотницком дворе, таская брёвна, и утешила парой морковок.
– Инни, Пачу! – весело воскликнула она, трогая его пятками, и он, прядая ушами, прошёл мимо фонаря в подворотне и вышел в серебристую осеннюю лунную ночь.
Над травой поднимался негустой туман. Их с Пачу дыхание тоже создавало облачка пара, и какое-то время она ехала, чутко вслушиваясь в тишину, очарованная невесомостью крошечных капелек воды в холодном остром воздухе. Глаза быстро привыкли к темноте, она казалась уже не такой густой. Пачу шагал, но Аяне было недостаточно этой скорости, и она подняла его в спокойную рысь, удивительно плавную для его огромного тела. Дорога неширокой светлой лентой ложилась под его ноги, и справа тихонько плескалась река, качая на волнах отражения лунного света.
Она оставила Пачу на берегу Фно, в том месте, где он всегда терпеливо дожидался их с ловли крабов или сбора трав, и побежала к пляжу, уже издалека замечая огоньки на лодках. Перед обрывом были сложены в огромном количестве мешки, бочки и деревянные сундуки, и какая-то лодка шла к берегу с очередной частью груза. Аяна хотела помахать навстречу, но поняла, что вряд ли они рассмотрят её в этой темноте, и просто в ожидании ходила по берегу, пока они заходили в один из рукавов дельты и шли по нему.
– Аяна! Доброе утро! Ух, как холодно! Почему ты стоишь здесь одна? На лодке теплее! Или ты с кем-то поссорилась? – Илла выбралась из лодки и подошла к ней.
– Нет. Я себя плохо чувствовала, и Нарто отвёз нас с Коде и Тили к мосту. Я поспала дома и поняла, что чувствую себя лучше. И пришла помочь. Вернее, приехала. Я тут с Пачу, – махнула Аяна в сторону деревни. – Утро? До рассвета ещё долго.
– Да нет, рассвет уже скоро. Они как раз успеют разгрузить корабль. Видишь, они выбрали место, куда приливы пока ещё не забираются.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– А их корабль пройдёт тут, если прилив не покроет это место? Они сказали, у них осадка четыре па.
– Ой, я в этом не разбираюсь. Я каталась туда-сюда на этой лодке, пока ты не пришла, и смотрела, как ребята загружают и разгружают её. Бедный Онто так напрягался, что я думала, у него сейчас вены на лбу полопаются. Вон, смотри, – она показала пальцем на Онто, который с тремя другими парнями тащил сундук к обрыву. – Теперь я лучше останусь с тобой, а то там скучно.
– Ой, слушай, Илла, – вспомнила Аяна внезапно, – я хотела спросить, но Анкан тогда перебил. Ты не знаешь, что это за синяк у Онто? Он упал в купальне?
– Ха... Нет! – Илла заливисто рассмеялась. – Он мне рассказал. Когда мы вышли ждать парней, Онто полез к Алгару с расспросами, чем, мол, вы там занимались, в другой части грота. Алгар не захотел отвечать, и этот мой придурочный спросил, какая ты на ощупь и понравилось ли Алгару... с тобой. Ну и тот врезал этому полудурочному. И правильно, как по мне. Не его это дело. Кто же такое спрашивает?
Аяна стояла, вглядываясь в сумерках в лицо Иллы.
– Почему он решил, что мы... что он... там... Почему?
– Аяна, ты что, маленькая? Когда совершенно голый парень уединяется с почти раздетой девушкой, чем они, по-твоему, должны заниматься? Играть в «поймай слово»?!
– Но, Илла, мы не... Нет! Как ты можешь так думать?
– Да я и не думала тебя осуждать, – хмыкнула Илла и обиженно надула пухлые губы. – Кто же осуждает за такое? Не хочешь рассказывать — не надо. Только смотри, до мартовских праздничных еще долго. Если уж решили пока ничего не говорить, так сходи к Соле за травами на всякий случай. Или не пеняй ни на кого, если к марту на тебе праздничное платье не сойдётся, – хихикнула она.
Аяна ошарашенно смотрела на неё. Она прекрасно понимала, о чём речь, но никогда ни с кем не говорила об этом так, будто это касалось и её, Аяны, тоже.
– А ты, Илла... ты... пьёшь травы? – спросила она с чувством, будто ступает на запретную и очень зыбкую тропинку в горах.
– Я? Ну конечно. Не уверена, что Онто — мой будущий муж. Да и к детям я пока не готова. – Она изобразила походку вразвалочку, обхватив руками воображаемый огромный живот. – Ко всему вот этому. Мне и так хорошо.
– Но почему ты тогда с ним? – Аяна снова ощутила, будто мокрые камешки осыпаются из-под её ноги.
– А, ты про те слухи, что я, видите ли, перебираю парней? Ой, глупости всё это. Ну было у меня их три... или четыре... ну или около того. Какая разница? Я никому ничего не обещала. Мне всего-то двадцать лет, и если я пока замуж не хочу, мне теперь вообще на мужчин не смотреть? У нас во дворе куча детворы, так что в ближайшее время своих добавлять туда я не буду. Никто и не заметит. А Онто на самом деле ничего, только очень занудный. Я пыталась его отвадить от двора, но он всё ходил, ходил... Ну я и плюнула. Всё равно никого больше на примете нет. Как появится — тогда и разберёмся. Я не хочу такие вещи решать сгоряча. Всё-таки нужно думать, прежде чем клятвы давать.
– Илла, а из какого ты двора? Я так и не спросила.
– Ой, я думала, ты знаешь. Мы совсем рядом со двором арем Тосса, ходим и на его двор, и к столярам. Лично я ходила к Нети и к Соле, но очень хотела наконец заняться своими ароматными маслами, и на болотах собрала много полезного для этого дела. Прости... Ты так краснеешь и мнёшься, когда мы говорим на эти темы, что мне самой становится как-то неловко, понимаешь? Это как-то даже удивительно, – рассмеялась она, – с учётом того, что в вашем дворе травница, к которой женщины приходят за травами... на разные случаи жизни. И, насколько я знаю, у тебя кроме Нэни есть ещё одна сестра. Неужели вы с ними не обсуждали это всё? – Она помахала перед собой ладонью. – Не хихикали вечерами в девичьей спальне?
– Ну, Олеми не очень любила эти разговоры. Нэни нравился один мальчик, когда ей было всего.. дай подумать... Девять или десять. Они ходили за ручку и дарили друг другу самодельные игрушки. Мне тогда это было непонятно, а Олеми была занята учёбой. Она всё время проводила над учебными книгами или книгами для записей, тренировалась писать красиво и аккуратно. Нэни как-то подошла к ней, но Олеми фыркнула и сказала, что ей это совершенно не интересно, и чтобы Нэни нашла другие свободные уши. А года через четыре года Олеми встретила Арке и сразу ушла жить к нему. С Нэни мы так и не разговаривали. Если честно, я иногда не могу понять: правда ли я такая наивная и глупая? Или я такая, потому что все меня называли наивной и глупой, и я уже не умею по-другому?
