1999
«Настолько раскидиста осень, что мы…»
В.Л.
Настолько раскидиста осень, что мыС листвою и птицами вместе паримПоверх разуменья толпы и молвы,Где всякий огонь превращается в дым.
Вкруг листьев – взамен обручальных колец —Нам дым дорисует сюжет неплохой:Я помню тебя, словно книгу слепец,Ты помнишь меня, словно скрипку глухой.
И в этом загвоздка, и в этом залогТого, что мы видимся только во сне.А птицы, а листья летящих дорогБез нас хороши в золотистом окне.
1999
«Часы остановились. Кот чихнул…»
Часы остановились. Кот чихнул.Фонарь мигнул на уличном столбе.Ты постарался так, что зачеркнулИ тень воспоминанья о себе.
Ты постарался так, что навсегдаЗабыла я, как постарался ты,Чтоб от тебя – ни эха, ни следа,Ни даже очертанья пустоты.
Так постарался, чтобы мне вовекНе вспомнить, как не вспомню и сейчас:Ты – небожитель или человек,Обрывок сна иль времени запас?
1999
«На слова мой век разменен…»
На слова мой век размененИ летит, как вьюга:Друг от слабости надменен —Пожалею друга.
Я не вследствие недугаЖалостью крылата:Спесь бессилием чревата —Пожалею брата.
В нищете гнездится злоба —И сестрицу злуюПожалею, – в глаза обаПесней поцелую.
Грех на святости алеет —Оставляет метку, —Пожалею, пожалеюЯ свою соседку.
А за то, что в зимнем бредеПравда еле тлеет, —И меня на этом светеКто-нибудь жалеет.
1999
Чёрный год
Кто пред скинией пропляшетВ этот чёрный год?Дождик мочит, время пашет,Вечность жнёт.
Кто себя в благую жертвуНынче принесёт?Время косит, вечность жатвуСоберёт.
Ветер сеет, косит время.Кто ж кропит росойЧеловеческое племяПод косой?
1999
«Вновь изумруд дерев…»
Вновь изумруд деревИ неба аквамарин.Снова на обогревСердца продрогшего —Ты у меня один.
Даже среди руинИ нам посулит веснаМного хорошего.Ты у меня один,Я у тебя одна.
Только бы не заестьБудущего глотокКрошевом прошлого.Мы друг у друга есть,А Благовест одинок.
1999
Триптих берега
1
В детстве мечтаем о реках молочныхИ берегах кисельных,В юности – о парусах полуночныхИ берегах беспредельных,В молодости – о пространствах заочных,О берегах сопредельных,В зрелости думаем о водосточныхТрубах, квартирах отдельных.В старости думаем, пусть о непрочных,Но берегах скудельных.
2
Сбежала река из русла,Будто бы молоко.Под рученькой заскорузлойОко заволокло,На пальце желтеет сушкаКольцом последнего сна…Что высмотрела старушка,Из своего окна?А видит: большой водоюСмоет её судьбу, —С козочкой молодоюСтаренькую избу.Остался стакан бесцельныйКозьего молока…Поправила крест нательный…Зверем ревёт река,А сушка, как жизнь, легка.
3
Что за плечами? – Берег, море, рыба.Что пред глазами? – Мост, река и берег.Что на сердце? – Любовь, вина и дыба.Что на уме? – Сокрытие америк.А что на картах? – Гробовая глыба.А что за гробом? – Музыка и берег.
1999
Из книги
ПРИ СВЕТЕ СНЕГА
Костёр на снегу
– Забудь об огне и не помни огня! —Костёр говорит кусту.– Забудь обо мне и не помни меня! —Я говорю костру.Тетрадки ли жгу, чья безумная быльОпасней огня была?И пахнет зола, как палёная пыльИз-под копыт ослаНа въезде в бакинскую крепость. Иль тоВорота в Иерусалим?И кутаюсь я в меховое пальто,В беспамятство, в снег и дым,И машет костёр мне кошачьим хвостом,И я сказать не могу,Тетрадки ли жгу перед голым кустомИль мусор обычный жгу.Но лето настанет, и вспыхнет жасмин,И в белом его огнеВоспомнит пчела и выпьет в поминВыжженного во мне.
2000
Рождественские бабочки
Наталье Ивановой
В этом лесу не нашли бы волхвы ночлега.Но, не забывшие с горней средою родства,Кружатся бабочки, кружатся бабочки снега —Нежные вестницы русского Рождества.Кружатся так, что рисуют мне влажные лица —Мать и Младенца в овечье-воловьем тепле.…Гусь, начинённый яблоками, лоснитсяЛишь на имеющем твёрдый достаток столе.Есть и такие столы в этой хвойно-дубовой,Смешанной местности, но не о них разговор.Мы разговляемся в складчину у Ивановой,Нашей коллеги, живущей через забор.Нам обсусоливать беды России обидно,Вот и болтаем о всяческой ерунде.Кружатся снежные бабочки так первобытно,Словно пора не настала заветной Звезде.Mpут на стекле шестикрылые бабочки снега,Бабочка сердца трепещет, вопросы тая.Да неужели Звезда закатилась с небаЗа календарное время, за край Бытия?
2000
«Среди игольчатой чащобы…»
Среди игольчатой чащобы,Как гробы, горбятся сугробы,И крупнопорист март.И в этой в подмосковной хмариНа иглах, словно на гитаре,Играет ветер-бард.
О чём он воет, серый ветер?Лоснится карт военных веерСреди игральных карт.Приснись, приснись жених невесте,Но только не приснись груз 200.О чём он, ветер-бард?
Нет, это я во мгле потёртой,Склонясь над молодостью мёртвой,И вою и дрожу,Мне снится: как в сороковыеГрузила трупы молодые,Так и сейчас гружу.
Оратора сменил оратор,Арбу сменил рефрижератор,Похожий на ломбард,Где не опознаны останки.И воет, и пустые санкиТолкает ветер-бард.
2000
«Мы, русские, на мифы падки…»
Мы, русские, на мифы падки.Хоть землю ешь, хоть спирт глуши,Мы все заложники загадкиСвоей же собственной души.
Змею истории голубим,Но, как словами ни криви,Себя до ненависти любимИ ненавидим до любви.
Заздравные вздымая чаши,Клянём извечную судьбу, —Болит избранничество наше,Как свежее клеймо во лбу.
2000
«Свистульки, трещотки, звонки, гребешки…»
Свистульки, трещотки, звонки, гребешки, кастаньеты —Какое в лесу вавилонское разноязычье!К Создателю птичьи молитвы и гнёзда воздеты,Отсюда, наверное, все привилегии птичьи.
А что небородные думают о земнородных, —Не хватит фантазии мне, а тем более знанья.А птицам известно ль, что несколько точек исходныхМы взяли у них для старательного подражанья?
Так музыка создана, так создаются понынеС Икаровых дней все летательные аппараты.Но прежде – Господни крылатые стражи в пустыне,И на Арарате – ковчега разведчик крылатый.
Целительна музыка. Флейты, виолы и лютниМеня примиряют и с тем, что крылаты ракеты.И я забываю, что дни моей родины люты,Заслышав свистульки, звонки, гребешки, кастаньеты.
2000
«Жизнь превратилась в сплошной изумрудный досуг…»
Жизнь превратилась в сплошной изумрудный досуг.Лес мне сегодня – и ангел-хранитель, и друг,Даже дыхание наше взаимообменно.Но по утрам, если небо гремит многопенно,Зеленоглазый мой и многотрепетный, вдругСтрах на меня нагоняет, рассудок скребя:Створки окна открываю, как створки моллюска, —Будто бы лес, губы вытянув трубочкой узкой,Всё содержимое комнаты втянет в себя, —
Втянет, проглотит кровать, гардероб и трюмо,Кресло и стол, за которым я это письмоНе дописала тебе и уже не закончу.Так вот, возможно, густой африканскою ночьюБросил со страху поэзию нервный Рембо.В грозы такие в себя прихожу я с трудом,Трогаю дрожко неодушевлённые вещи,Словно боюсь испугать их, а лес рукоплещет,Видя, как я обращаюсь с его же ребром —С деревом, отданным им в услужение мне.
Ливень утихнет, и я, оклемавшись вполне,Вынесу стул раскладной и горячий кофейник —В сосны, в шалфей фиолетовый, в жёлтый лилейник,И заведу разговор о тебе и странеСамого бурного моря, где правду любилаБурно настолько, что прочие чувства убилаИ опротивела этим тебе и себе.Шепчет мне жёлтый лилейник – «В безумье причина…»Или бормочет лиловое пламя люпина:«Дело простое, – оно, дорогая, в судьбе».
Нет, никогда я письмо это не завершу.Я сверхъестественным чувством уже не грешу, —Всё сверхъестественное завершается крахом.Я при грозе охлаждаюсь нахлынувшим страхом.Прежде спешила, теперь уже не поспешуСтворки души раскрывать, словно створки окна,Или, что хуже гораздо, – моллюсковы створки.Нет, я не слышу ни моря, ни шума моторки!Мне повезло! – изумрудные жизни задворки,Сосен дыхание и тишина, тишина…
2000
