Белели пеной далекие барашки, и прибой шумно кипел у берега. Изморенные на пекле туристы побросали в кучу цветные рюкзаки и без устали прыгали в зеленую воду с громадного темно-рыжего обломка скалы.
Елена Петровна, с трудом опираясь на палку, встала и, удерживая от ветра накидку, подошла к старику.
В поезде он сидел в отделении, все время читал или смотрел в окно. Она видела его отражение в стекле, а он, должно быть, ее. Старик носил старомодный костюм без галстука, дешевую рубашку в мелкую полоску с непослушным воротником, пил сладкий чай и неумело, как положено семейным людям, заправлял дорожную постель. Не играл в карты, листал коричневый томик Чехова темной, плохой бумаги и с застывшим, тупым выражением лица смотрел на дородных торговок с пухлыми руками и облезлыми крашеными волосами, которые продавали на станциях фрукты, одежду и путеводители по курортам.
На другой день они увиделись на завтраке, в пустынном холле с высоким потолком и колоннами. Главным корпусом служил дворец николаевского времени с пышной аркой у ворот, белыми, облезлыми стенами без ремонта и скульптурами по краям крыши. Старик совсем не подходил этому санаторию, и сложно было представить его здесь. Он хмурился на эту историческую роскошь, утопающую в зелени ботанического сада. Рано утром, по прохладе, появлялся на набережной, гулял один и возвращался к завтраку; днем бродил по аллеям в тени кипарисов, иногда вслух что-то разъясняя сам себе, что добавляло ему смешливой чудаковатости. На пляж возвращался, отужинав; провожал закат.
Елена Петровна села рядом, подстелив на грубый бетон накидку. Он только взглянул, как ждал этого, улыбнулся, благодарный ее компании, и снова повернулся к морю. Они молчали, слушали волны, чаек, и Елене Петровне трепетно захотелось сохранить их безмолвие, за которым были все слова, что нужно говорить в первые минуты знакомства. Иногда старик оборачивался, радовался большими морщинистыми глазами, представляясь ей мальчишкой в неуклюжих пластмассовых очках, с портфелем на коленках. Они сидели на ржавой трибуне школьного стадиона, а мимо, по неухоженному и бескрайнему зеленому полю, которое дышало нектаром цветов и свежестью обильных трав, шелестели волны, гонимые беспокойным ветром.
Он заговорил об океане. В нем какая-то загадка, сказал он. И если планета создана для людей, зачем на ней столько воды, где человек жить не может. Бакланы под водой ловят рыбу; чайки видят стаю макрели на горизонте. Здесь, на Черном море, почти не бывает приливов, темнеет быстрее, чем в средней полосе, и под всем Крымом, говорят, море, а сам полуостров, как гриб, стоит на ножке, и только потому еще не уплыл в Турцию… Еще вы чем-то похожи на мою жену, сказал он. Мы с Наташей ходили по горам в этих местах… Старик оглянулся без улыбки. В веках его застыли слезы, блеклые зрачки налились голубым, и через эту голубизну, как из пучины, в мир между небом и морем вглядывался стылый ужас.
– А я, знаете, болею, – ответила Елена Петровна на этот страшный взгляд.
– Чем болеете?
– Смертью. Дрянная болезнь, не лечится совсем.
Старик осунулся лицом, и ужас исчез.
– Вы приехали сюда умирать?
– Хотелось бы. Не худшее место, – Елена Петровна приняла гордую осанку, как женщина, взявшая вожжи разговора с мужчиной в свои руки.
– Вы думаете?.. – бегло заволновался старик.
– По-вашему, лучше окочуриться в промозглом интеллигентном Петербурге? – с напускной вычурностью сказала она. – В намоленной Оптине, Суздале или на Валааме? Или в Москве, где все эти племянники, соседи и бывшие сослуживцы будут думать, как бы скорее тебя закопать, потому что их время стоит денег? Сюда, по-крайней мере, тысячи лет назад приплывали сходящие с ума от любви эллины…
Она поняла – старик совсем не растерян, его грусть притворна, просто он отвык видеть приличных людей вокруг. Он нравился ей, ему бы подошел Петербург.
– Скука все… На что были силы – сделано, совесть без черных дыр, внуки… Расскажите о вашей жене, чем мы похожи?
Лицо старика потеплело цветом.
– Лучшее время. Жизнь была легка, воздух свеж. Державы мерялись силами на Карибах, тираны обещали коммунизм….
На четвертом курсе, на городских харчах, выкарабкавшись из лютой послевоенной колхозщины, говорил он, мы плевали на Карибы, на коммунизм, комсомол и все прочие «к». Студенты-биологи, мы не сомневались в эволюции и на днях ждали всеобщей победы разума. Летнюю практику выбили в Алупке. Занимались любовью на выжженных солнцем горных склонах, бродяжничали в поисках редкой флоры, и больше всего хотелось быть похожими на растения: прорастать, цвести на солнце и не делать зла…
– В десять дней мы прошли от Керчи до Мисхора, – старик замер взглядом на пенистых барашках. Тут только она заметила, как он устал. – Искупались у Ласточкиного гнезда, взяли машину – редкое удовольствие – и рванули на Ай-Петри! Никакой канатной дороги, восточного базара, с шашлыками из рапанов и азиатскими сладостями, на плато не было. Бил порывами ветер, и пахучие сосны цеплялись корнями за серые скалы.
Наташа распустила пышные каштановые волосы, сверкала на солнце черными, ягодными глазами, прижималась к нему, ежась от высотной прохлады. Они сидели над самым обрывом и говорили с морем. Чуть округлое на горизонте, оно сверкало в дымчатой голубизне и шептало, что Земля – шар и что звезды по ночам любят заглянуть в его смоляную глубь. Счастье было плотно и густо. Казалось, его можно потрогать рукой.
После утомительного спуска весь вечер праздновали на берегу. Жарили мясо на огне, пили терпкое, дешевое вино. Луна огромных размеров проложила по воде дорогу, и казалось, до нее минут пятнадцать ходьбы. Трещали цикады. Мелькала тень морской птицы. Пахло водорослями и солью. Лучший, последний день…
Елена Петровна смело взглянула на вновь сквозивший из застывших глаз старика ужас. Сравниться с ним могла только ее болезнь. Елена Петровна подошла к краю буны, постояла, замерев дыханием, над глубиной. Сделать это сейчас, красиво?.. Все будет быстро, очень быстро и хорошо. У него не хватит сил вытащить ее.
– Спасибо, мой дорогой. Дамам при смерти не обязательно знать, что случаются несчастливые финалы. Пусть я буду думать, что хотя бы в вашей истории все кончилось хорошо. Но вы же не бросите меня вот так, посреди сцены?..
– Что вы! Пойдемте, я провожу вас. Только остаться не смогу. В десять водитель будет ждать меня у проходной.
Он подал ей руку, и они, редко переговариваясь, медленно пошли по каменной лестнице, наверх, к торчащим из пышных сосен статуям на крыше санатория.
В аэропорту было холодно и пусто. Гудели кондиционеры, тучные охранники оглядывали редких пассажиров в поисках интересного лица. Одиночество холла прорывалось задорным весельем и молодой энергией стаи ворвавшихся, вбежавших, влетевших в зал регистрации ребят. Их было с полторы дюжины. Груженные цветастыми рюкзаками и сумками, в ярких туристических костюмах, свежестью лиц и пружинистостью движений они мигом разогнали давившую на всех пустоту.
Трудно группа шла горами Крыма. Из Феодосии до Коктебеля добрались в режиме разминки, после склонов древнего Кара-Дага началось восторженное приключение, бьющее азартом риска в молодых жилах, когда неделю назад они цеплялись за скальные зубцы Ай-Петри, утихомирившись только вчера, на спуске с меловых гор Севастополя.
Петя, Витя и Валера заняли очереди на регистрацию. Наташа и Лена распаковали бутерброды и пирожки и кормили остальных. Гурьбой уселись на рюкзаки среди зала.
– Эх, а как у Золотых ворот ныряли… Витька даже хлебнул от счастья!..
– А потом на Соколе ливень застал, и думали – не спустимся!..
– Да! Какие водопады с гор после дождя!..
– А Серёжа все порывался на другого пернатого, Орла, забраться, да охрана заповедника развернула… – накручивая на пальцы волнистую каштановую прядь, Наташа подмигнула высокому, с крепкой недельной щетиной, Серёже.
– Уж кто бы говорил! – легко парировал тот. – А кто на зубцах разревелся?
Все оглянулись. Наташа залилась краской и замахала руками:
– А то вы не знали!
– На вершине Ай-Петри села она и заплакала… – продекламировал Артур.
– Ладно вам! – вступилась Лена. – Про старика им лучше расскажи.
– Какого старика? – обернулся из очереди Витя. На вершину группа поднималась не сразу, в серию заходов.
– Да там старик чуть с горы не прыгнул.
– Расскажи, расскажи! – заверещали девушки.
Скомкано, с неохотой, Наташа, усевшись верхом на рюкзак, рассказывала, как карабкались по лесу к вершине рассвет встречать и думали, что первые сегодня там будут, как затемно подобрались к обрыву и светили фонарями в пустоту. Ветра не было, но холод – кости скрипели. Начало светать, и внизу открылась долина. Станция подъемника на плато, торговые ряды, позади забелели шары локаторной станции. Из сумрака вынырнуло темное море и отгородилось от суши берегом. Взошло солнце, и стало видно весь полуостров – до самых дальних рубежей.
