— Это ты что, опять про холод, что ли? — спросил дед Антон.
— Да, про холод, про холод! Прошлый раз опять целую лекцию здесь прочел. А приехал — все попрежнему! Хоть бы на других людей посмотрели!
— Да ведь у других людей всегда хорошо, — сдержанно сказала Марфа Тихоновна, хотя в глазах ее сверкали гневные огоньки: — там и телята не болеют, там и отхода нет. А где это, спросить? Что-то у нас по округе такого не видала!..
— Близоруки вы, Марфа Тихоновна, — тоже еле сдерживая раздражение, ответил Петр Васильич, — только свою округу видите! А вы дальше посмотрите! Посмотрите, как в Костромской области молочное хозяйство ведут…
— Эко сказал-Кострома! Мы там не были. Мало ли чего вдали люди делают! Вон там, в пустыне, реки поворачивают, а у нас этого не видать.
— Ну поближе посмотрите-вот Раменский район, рядом, колхоз ничем от вашего не отличается. Вы бы хоть литературу почитали, поинтересовались, как люди работают!
— Литературу! А чего мне в этой литературе искать? Как за телятами ходить? Да я сама этому делу кого хочешь поучить могу!
Петр Васильич потерял терпение. Он молча бещёными главами поглядел на старуху и, круто повернувшись, пошел из гелятника.
— Лекарство давайте, как я говорил, — сказал он зоотехнику Марусе, которая тихо и смущенно стояла в сторонке, и, обратившись к деду Антону, добавил: — Принимайте меры, Аптон Савельич! Воспитание телят у вас ведется безграмотно, и учиться люди не хотят. Я вас, как видно, ни в чем убедит не могу. Придется этот вопрос на правлении поставить. Так, Антон Савельич, за развитие животноводства не борются. Я за твоих телят так же, как и ты, отвечаю. А меня не слушаете пускай за вас колхозники сами возьмутся!
Приподняв шапку, он вышел из телятника.
— Упря-амый! — протянула Марфа Тихоновна, покачав головой. — Ну, да на упрямых-то воду возят!
— Эх, дела, дела! — вздохнул дед Антон и, взглянув на Марфу Тихоновну, вдруг добавил: — А на тебе, голова, тоже надо бы воды повозить!
Хозяйские планы
С вечера дед Антон, находившись по морозу, крепко уснул, но проснулся среди ночи и до рассвета ворочался и вздыхал, и потом встал и ушел на скотный двор. Со скотного он вернулся утром задумчивый, с морщиной между бровями. Вошел и год на лавку к столу. Его жена, бабушка Анна, тотчас заме шла эту морщину.
— Ты хоть шапку-то сними! — сказала она. — Эва до чего дожил: за стол в шапке садится!
Дед Антон снял шапку и положил рядом. Бабушка Анна поствила перед ним блюдо со студнем, а сама стала загремела в печи. Она ловко заправила оранжевые угли к одной стене, поставила в печку чугунки и закрыла заслонкой. Тут же Подложила в самовар несколько горячих угольков, и самовар сразу зашумел, запел, затянул веселую песенку.
Обернувшись наконец к столу, бабушка Анна увидела, что дед Антон сидит перед студнем, но не дотрагивается до него.
— Ты что это? — сказала бабушка Анна. — Расстроился, что ли?
— Да нет, что ж теперь расстраиваться…
— Ну, а почему не ешь?
— «Почему»! А как, без хлеба есть, что ли?
— Как — без хлеба? Да хлеб-то перед тобой же, на столе!
— Да ведь ты же не нарезала…
— «Не нарезала»! А сам-то что? Руки у тебя есть, ножик — вот он лежит, взял да нарезал!
И, не дожидаясь, когда он возьмет нож да нарежет, нарезала хлеб сама.
— Ну, а меня не будет, тогда что? — сказала она, садясь за стол. — Около краюхи голодный насидишься! Эх, старик, старик! Хоть бы мне не умереть прежде тебя — пропадешь ты один, пропадешь! — И подвинула ему поближе студень.
— Надо к председателю сходить, — как следует подкрепившись, сказал дед Антон: — что с телятами делать, не придумаю. Откуда болезнь забралась, домовой ее знает! Дров пожгли — рощу целую. В тепле стоят. Чего им надо? Может, и правда мы сами виноваты — за старинку держимся… А закинешь другой раз словцо насчет новых-то методов, так старуха на дыбы. Ничего слушать не хочет. И что делать, не знаю. Может, Никита Степаныч что скажет. Сходить надо.
— Сходи. А что, старуха-то Рублева убивается?
— Убивается. Всю ночь сегодня в изоляторе просидела. Как над грудным ребенком. Да ведь сиди не сиди — болезнь свое делает.
— Еще бы не убиваться, — согласилась бабушка Анна: — слава-то, пожалуй, убавится. Такого престижу не будет. Уж она у вас, в телятнике-то, настоящая командирша — ни одна телятница не пикни. Как сказала Марфа Тихоновна, так и будет, как приказала, так и делай. А своей мысли даже и в голове не держи!
— Ну, ты так не говори! — возразил дед Антон. — Она свое дело знает. И командует потому, что знает. С гордецой старуха, конечно. Ну и себя на работе не щадит. Что зря говорить! Жалеет телят, очень даже жалеет!.. — Дед Антон надел шапку, но с места не встал. — Что там в Корее, читала ай нет?
Бабушка Анна живо надела свои большие новые очки и взяла газету:
— Ну что в Корее? Бомбят американцы, да и всё. Вот вишь: «Сегодня ночью американские бомбардировщики подвергли зверской бомбардировке и обстрелу западные районы Пхеньяна…» И фугаски бросают и напалмом каким-то жгут. Уж, чай, живого места на той земле не осталось — огонь да смерть… Чай, и на полях-то там ничего не родится…
— Ну, скажешь тоже! Что ж там, на полях, родиться будет, когда поле не хлебом, а бомбами засеяно. Растерзанная земля лежит! Каково ж там людям?
— А вот ты гляди, старик, всё держатся, всё не сдаются! Крепкий народ оказался!
— Да ведь как же, голова, — родина всякому дорога. Можно ли жить-то без родины? Вспомни, как в твой дом враги вошли…
— Ой, не поминай, старик, не поминай! Как все это сердце вынесло, не знаю.
— Но ведь у нас-то они и были всего недели две. А если б так вот и остались надолго?
— Ой, старик, что ты, типун тебе на язык! Да лучше умереть!
— Ну вот, и они так же думают: умрем, польем своей кровью родную землю, а врагу ее не отдадим. Вот и держатся. А как же, голова? Разве может человек остаться без родины!
— Теперь и пожалеешь, что бога нет, — сказала бабушка Анна: — уж он бы этих бандитов Трумэнов за такие дела трахнул! А то вон что — ни старым, ни малым пощады нет! Детей с самолета расстреливают!
— И без бога когда-нибудь трахнут, — ответил дед Антон, — свой же народ трахнет, а пока их не уймут, не будет покоя на земле. — И, уже взявшись за скобу, попросил: — Посмотри тут еще чего в газете-то… тогда за обедом рас- кажешь. А я в правление пойду.
В правлении, как всегда, был народ, около счетовода стояли две колхозницы, требуя какую-то справку. Зашел бригадир узнать, как будут оплачиваться ездки за дровами… Звонил телефон. Ваня Бычков, старший пионервожатый, настойчиво спрашивал у секретаря, где Василий Степаныч, а тот, не успевая ответить, то брался за звонящий телефон, то сам вызывал кого-нибудь к телефону. У Вани на крутом лбу даже пот выступил от бесполезных усилий чего-нибудь добиться.
Дед Антон вошел и остановился у двери:
— Значит, Василия Степаныча нету?
— Да вот нету, Антон Савельич, — живо и с досадой ответил Ваня, — а мне он немедленно нужен, ну вот до зарезу! По пионерским делам он мне нужен.
— Мне бы тоже нужен…
Дед Антон подошел к столу секретаря.
— Слышишь, голова! — повысив голос, сказал он. — Погодил бы ты за трубку хвататься.
— Ну, что тебе, Антон Савельич? — сморщась от его зычного окрика, спросил секретарь. — И что это ты трубишь, как труба! Оглушил совсем!
— А ты бы отвечал сразу, вот никто бы тебя и не оглушал. Где Василий Степаныч?
— С агрономом на поля пошел… на поля, к Выселкам. Навоз там возят. Ну, все?
— Ну и все, — сказал дел Антон. — Давно бы так и объяснил. А то люди кричат-кричат, а ты как глухой все равно!.. Пойдем, Ванек, председателя искать.
Солнце слепило глаза, снег сверкал и скрипел под ногами, как в декабре. Но уже висели тоненькие веселые сосульки под крышами, и в воздухе бродило что-то неуловимое, тревожно и сладко напоминающее о весне.
— Скоро ольха зацветет, — сказал дед Антон. — Это дерево весны дождаться не может: чуть таять начнет, а уж она тотчас и сережки надевает. Словно на праздник!
— Вот какими словами заговорил! — радостно удивился Ваня, заглядывая в голубые глаза деда Антона. — А может ты и стихи писать умеешь?
Дед Антон вздохнул и усмехнулся:
— Хм! Стихи! Не знаю, не пробовал.
— А ты песни любишь?
— Песни люблю. Люблю песни, особенно если поют складно. Ведь у нас девки иногда как? Лишь бы перекричать друг друга. А это разве песни? Другой раз подходящие голоса соберутся, да так вроде и поют не во всю силу, а как ловко получается. Вот Катерина Дозорова, например, складно поет, хорошо!
— А ты, Антон Савельич, сам тоже петь умеешь?
— Эх, вот-то и беда, что не умею! Я все как-то невпопад: гармонь туда, а я сюда, люди тянут в одну сторону, а я — в другую… Вроде и стараюсь, а все не так получается. Уж я и не берусь, молчу. А другой раз не вытерпишь — выпьешь где на празднике или на свадьбе да запоешь… Глядишь, а народ кругом сразу со смеху так и киснет. И старуха тут же подскакивает: «Замолчи, старый кочедык, не порти песню!» Ну, вот уж я и молчу. А кабы умел, спел бы.
