В течение всего этого месяца я находился в напряженном состоянии, непрерывно
ожидая каких-нибудь «сюрпризов». Однако колонисты, как бы понимая, что наступил
ответственный момент в жизни колонии — проверка накопленного Антоном Семеновичем
нового педагогического опыта, — вели себя на редкость дисциплинированно и учились
хорошо. Но все же в ту пору случились два происшествия, о которых следует рассказать.
...Как-то утром в колонии появился нарочный с письмом от начальника милиции
станции Полтава-Южная. Начальник сообщал, что у одного спекулянта, задержанного при
посадке в поезд, отобран мешок с тридцатью килограммами овса, причем на мешке имеется
надпись: «Колония имени М. Горького». Подозревая, что овес украден в колонии, он
предлагал нам прислать кого-нибудь за этим овсом.
Сообщение начальника милиции крайне огорчило меня не только потому, что был
неприятен самый факт кражи, но и потому, что похищен был именно овёс. Ребята очень
любили наших животных — лошадей, телят, собак — и иногда сами недоедали, чтобы
оставить кусочки хлеба и мяса своим любимцам. Овса для лошадей у нас и без того было
мало, и вдруг — такая кража!
Ничего не говоря о полученном письме, я послал заведующего хозяйством на станцию
за этим мешком. Когда он вернулся, я вызвал Братченко, командира отряда колонистов,
работающих на конюшне, и его двух помощников. Мое подозрение, что в пропаже овса
повинны именно они трое, вызвало со стороны Братченко такое искреннее удивление, а затем
и возмущение, что я поверил в его непричастность к этому делу. Однако помощники
Братченко были смущены, хотя тоже категорически отрицали свою вину. Когда я показал им
мешок как вещественное доказательство кражи, зоркий глаз Братченко тотчас обнаружил, что
овес не наш: наш чистый, а в этом попадаются зерна ячменя. Я немного успокоился, чувство
обиды на ребят прошло, но дело оставалось все же темным. Ну, хорошо, овес не наш, а
мешок-то ведь колонийский! Как он попал к спекулянту? Не кроется ли за этим какой-нибудь
другой, еще более скверный проступок ребят?
Я сказал им, что верю в их честность, но так как овес не принадлежит нам, то его надо
возвратить обратно. Мне казалось, что именно так поступил бы Антон Семенович. Мои
слова вызвали негодование ребят, особенно помощников Братченко.
— Как?! Отдать овес обратно?! — шумели они. Раз он попал к нам, значит, он наш!
Чем мы будем кормить лошадей, ведь они у нас почти целый месяц не видят овса!
Откровенно говоря, я надеялся, что нам и не придется возвращать этот неожиданный
дар милиции, но мне хотелось услышать, что скажут ребята. Их преувеличенно выраженное
– 12 –
возмущение подсказывало, что они, пожалуй, все-таки что-то скрывают. Отпустив Братченко,
я задержал его помощников и потребовал от них объяснений. Неловко переминаясь и
смущенно переглядываясь, ребята наконец выложили всю правду.
Один их знакомый парень из Ковалевки, сын зажиточного крестьянина, попросил
ребят помочь ему перевезти в соседнее село несколько мешков хлеба и никому об этом не
говорить. Ребята согласились, но потребовали «за услугу» полмешка овса для лошадей
колонии. Когда хлеб был перевезен, ребята дали парню наш мешок, чтобы он принес
обещанное. Парень же, нарушив слово, продал овес вместе с мешком проезжему спекулянту.
Ребята считали, что овес они «честно заработали» и поэтому незачем его возвращать.
Вопрос, конечно, не был таким простым, как это казалось ребятам. То было время,
когда кулаки и их прихвостни всячески саботировали выполнение хлебопоставок по
продналогу. Сами того не понимая, колонисты помогли одному из таких саботажников
скрыть от государства хлеб.
На общем собрании я разъяснил это притихшим ребятам, сказал о помощи, которую
они невольно оказали кулакам, и о вреде, который причинили самой колонии; предупредил
их, что возможны и в будущем попытки наших врагов втянуть колонистов в подобные
преступления против Советского государства... И когда я говорил это, я снова вспоминал
Антона Семеновича, который учил каждого из нас всегда видеть за малым большое, за
второстепенным — главное.
Другое происшествие было совсем иного рода.
Дежурные воспитатели несколько раз сообщали мне, что по вечерам в глубине нашего
сада иногда раздаются какие-то странные, приглушенные взрывы, а однажды была видна
даже вспышка огня. Мне и самому приходилось слышать отдаленный, довольно резкий шум,
но я не обратил на него внимания, как и на сообщения дежурных.
И вот как-то вечером, во время ужина, на территории колонии раздался
оглушительный грохот, от которого задрожали, а кое-где и выпали оконные стекла. Все
ребята и воспитатели бросились во двор. Пробежав немного, мы увидели, что из окон
пекарни валит дым. Пожар! Я немедленно распорядился о доставке воды. Но ребята,
проникшие в пекарню, дали знать, что огня нигде нет.
Колонистка Варя, помогавшая нашему пекарю, стояла передо мной в растерянности, с
крайне смущенным видом, и это выдало ее с головой. Оказалось, что ребята, начитавшись
исторических романов, в которых описывались торжественные салюты в честь полководцев,
решили встретить Антона Семеновича пальбой! Где-то в куче старого железа они подобрали
поломанное шомпольное ружье, а из обрезков водопроводных труб смастерили несколько
«самопалов» и по вечерам испытывали их в глубине сада. Опасаясь, что подобные опыты
могут быть запрещены, они тщательно скрывали свои намерения и от меня и от
воспитателей. Между тем подготовка к салюту шла полным ходом. Ребятам удалось достать
на селе запас орудийного пороха, долго хранившегося в земле, и они передали его для
просушки в пекарню колонистке Варе. Закончив выпечку хлеба и дождавшись ухода пекаря,
Варя положила порох на печку, а сама пошла ужинать...
Это событие заставило меня ещё раз оценить совет Антона Семеновича — не упускать
из внимания ни одной детали колонийского быта. В самом деле, как легко было бы
своевременно предотвратить этот взрыв!
Но, кроме того, история с порохом показала, что и я и воспитатели совсем упустили из
виду необходимость подготовиться к встрече Антона Семеновича, и в этом деле, которое
имело ведь и несомненное педагогическое значение, инициатива оказалась в руках ребят. И
тут я вспомнил еще один совет Макаренко: не плестись на поводу у колонистов, а вести их за
собой!
– 13 –
Стремясь исправить свое упущение, я поставил вопрос о встрече на общем собрании.
Решено было встретить Антона Семеновича в строю, а на станцию послать делегацию.
Пальбу из самопалов после долгих прений все-таки отменили.
Телеграмма о приезде Антона Семеновича всколыхнула колонию и обсуждалась всеми
— от мала до велика. Поезд прибывал в Полтаву рано утром. На станцию поехали в двух
санях; одни предназначались для Антона Семеновича, в других — отправилась делегация.
Задолго до возвращения саней все ребята были уже во дворе. Высланный навстречу верховой
два раза подымал ложную тревогу, но наконец примчался с клятвенным заверением, что «по-
настоящему едут». Все колонисты выстроились, и наступила тишина. Но удержать ребят в
строю не удалось. Едва только Антон Семенович вышел из санок, как колонисты бросились к
нему. Ряды смешались, раздалось громогласное «ура», и мой рапорт потонул в гуле
восторженных криков. Попытка Антона Семеновича внешне сохранить спокойствие никого
не могла обмануть. Все его жесты, все слова говорили о бесконечной радости, о глубокой
душевной взволнованности.
Остаток дня Антон Семенович неутомимо бродил по колонии, заглядывал во все ее
уголки и без конца беседовал с ребятами. Я видел, что ему не терпелось тотчас уловить
перемены, которые могли произойти в его отсутствие.
Вечером, после собрания колонистов, почти все воспитатели обрались в кабинете у
Антона Семеновича. Он щедро делился с нами своими московскими впечатлениями,
рассказывал о Жизни, столицы, о своих встречах, о музеях и театрах, в которых побывал...
Антон Семенович обладал способностью увлекать и вдохновлять слушателей, о чем
бы он ни говорил. И его рассказ о московских театрах, о спектаклях Художественного театра,
которые он посмотрел по два раза, так глубоко взволновал нас, что, когда он сказал в
