Вот уроды, отслужили здесь, как у Христа за пазухой, полтора года, и считают себя прошедшими какие-то тяготы и лишения. Знали бы они, сколько раз я становился НИКЕМ. Знали бы они, сколько говна мне пришлось сожрать самому, каждый раз доказывая новому отряду австралопитеков свое право БЫТЬ. Теперь я воспринимаю это как часть ритуала знакомства с новым коллективом.
Эти были непредусмотрительны и сидели, утопая пятой точкой в пружинах кровати, облокотившись спиной о стену. С такой позиции резко не встанешь, для этого необходимо сделать много движений. Эх, как я устал от такой жизни! Я уже не боюсь проявлять насилие, как гарантию своей маленькой свободы и уважения. Но мне противна моя жизнь. Представьте, что каждый раз, когда вы устраиваетесь на работу, вам приходится вышибать все говно из людей, которые на год или полтора раньше вас туда устроились. Представили? А я поменял достаточно мест и коллективов и только в одном не стал показывать зубы, а зря. Не покажешь зубов — сочтут за слабого и попробуют унизить. Что и получилось.
Неожиданно для ДЕДОВ поднимаю согнутую в колене ногу и резко разгибаю, перенося вес тела на нее. Голова говорившего матроса-старослужащего не смогла даже откинуться назад, прижатая к стене. Уверен, ему на секунду показалось, что его череп вот-вот лопнет, как грецкий орех, зажатый в дверной косяк закрывающейся двери. Ударом ему с брызгами крови сплющило носовые хрящи, и он хватается за лицо обеими руками, громко мыча от боли. Второй, пытаясь быстро встать, переносит свой корпус вперед, чтобы сходу оказаться на ногах. Его голова на мгновение оказывается на горизонте, параллельно железному остову соседней кровати. В этот момент я как бы втаптываю этого ДЕДА в железо, ногой припечатывая его лоб к нему. Старослужащий оглушен и начинает соскальзывать обессилено на пол, хватая руками воздух. На секунду, замешкавшись для футбольного размаха, бью его теперь снизу. Ботинок тупым концом врезается в лицо. Голова с силой подпрыгивает, увлекая за своим движением тело, прислоняя его к прикроватной тумбочке, и расслабленно свешивается на бок. Из рассеченной кожи на лбу выступила кровь, а изо рта потекли красные слюни, похоже, выбиты зубы.
Позади меня раздались быстрые шаги, похоже, кто-то спешил товарищам на помощь. Хватаю руками стоящий здесь же деревянный стул и, подняв его на уровень груди (выше не успеваю), резко разворачиваюсь вокруг своей оси, вкладывая в бытовой предмет убойную силу всего моего тела. КРАК! Стул ломается о кого-то, чье лицо мне безразлично. Он падает между кроватями, и, видно потеряв боевой запал в своей храбренькой душонке, обхватил свою ушибленную руку здоровой и втягивал со свистом сквозь сжатые зубы воздух. Попал в локтевой сустав — весь день болеть будет, а первые десять минут руку парализует и будет словно током бить.
— Слабенькие какие-то, — подумалось мне.
Остальные стояли в кубрике и не шевелились. Средь них было еще несколько старослужащих, но, как оказалось, безумцев среди них не нашлось. «Молодые» смотрели на меня и тоже ничего не понимали. В их головы тщательно вбивали: то, что с ними происходит, имеется в виду дедовщина, это нормально. Что так должно быть. Что такой порядок. И нужно просто терпеть, чтобы потом самим стать такими же. Так и получается, что три человека, возомнивших себя выше других, издеваются над несплоченным коллективом, превосходящим числом и силой. А тот безропотно терпит, как по Писанию подставляя поочередно щеки. Молчит, потому что ТАК ПРИНЯТО. Нет, я не Джеки Чан, не Брюс Ли, не супер-герой. Я человек, который устал от всего этого. Я человек, который хочет элементарного уважения. Но если уважение невозможно, то я согласен на нейтральность. Не троньте меня, и я вас не трону.
— Если хоть один из вас еще раз скажет, что то, что я испытал и прошел — говно собачье, я сделаю с ним то же самое. А если храбрецы придут ко мне большим числом и изобьют, то клянусь, я буду подстерегать их на каждом шагу, в ожидании момента, когда смогу убить поодиночке. Тела не найдут, это тоже обещаю. Скину в море, привязав к телу штанг, чтобы не всплыло. Я буду подло истреблять каждого, используя любые методы. Буду выжидать удобного случая. Моя совесть будет спокойно спать, не испытывая угрызений в истреблении скота. Но у вас есть возможность просто избегать меня. Тогда я сделаю вид, что вас нет, и все будет нормально. Надеюсь, я понятно выразился? — закончил я и ушел на улицу, дав им возможность оказать помощь пострадавшим.
На улице светило солнышко, которое здесь не садится круглыми сутками, только коснется краем горизонта и снова поднимается в безоблачное небо. Тепло, насколько может быть тепло на крайнем севере. Где-то постоянно кричат чайки, воюющие на бесконечныхмусорках с крысами. Во внутреннем дворике казармы я присел на скамейку, достал сигарету и закурил. Руки дрожали, когда я поднес ее ко рту и затянулся. Глаз снова задергался, веком теребя окружающий мир. Я прислонился к холодной бетонной стене и заплакал…
Чтобы не попасть в часть к тому обиженному старлею, который служил, как я и сказал, в кабинетике при комендатуре, подпирая стену спиной и заполняя бумажки, я по приезде распустил один слух. А поскольку я совсем не желал попасть в какую-нибудь образцовую по здешним понятиям воинскую часть и провести остаток службы, выковыривая пыль из-под щелей зубной щеткой и занимаясь постоянной глажкой, то слух я пустил такой: старшина второй статьи Попов — питерский стриптизер. Слухи подобного рода в маленьком гарнизоне, как ударная волна от падения Тунгусского метеорита — несколько раз пролетит из конца в конец за считанные минуты, обрастая новыми подробностями. А мне остается только делать загадочный вид и молчать, если об этом прямо спрашивают. Две недели, которые мы, четверо, пролежали (проработали) в госпитале, все возможные части пытались от меня отказаться, как от ненадежного элемента. Когда нас забирали в часть, к слуху присоединились подробности, что я гей.
— Что, правда? — спросил меня молодой прапорщик с внешностью Бората Сагдыева, посмотрев на меня снизу вверх и сверху вниз.
— Что правда? — уточнил я.
— То, что ты — гей? — шевельнул усами Борат.
— Ты руки мои видел? — ткнул я ему в лицо ладони. — С такими мозолями я могу быть только онанистом!
— У? — посмотрел на мелькнувшие у глаз грубые мужские ладони прапорщик. — Это хорошо. Такие нам нужны…
Ну а после того, как старослужащие втроем написали донос, что я на них ни за что ни про что напал и избил, тогда меня, стриптизера-гея-забияку, закинули на самый отдаленный пост, который был под их властью. Определили меня в самую ЖОПУ.
— Ну и хорошо, — подумалось мне…
Нас было двое, словно в старой рекламе «НЕСКАФЕ». В ней два полярника живут на Северном Полюсе и тихо ненавидят друг друга. Но живут вместе и немногословно делятся впечатлениями. Поначалу этот татарский старослужащий из Уфы по имени ИЛЬДАР задалбывал меня своим чрезмерным обществом и рассказами в стиле «Как-то раз мы накурились (или напились)…». А по вечерам он не давал мне уснуть, пытаясь напрячь свой отсталый мозг и пофилософствовать со мной о мироздании. Но обычно все сводилось к тупым вопросам в стиле: «А почему говорят, что незваный гость — хуже татарина? Я же вот татарин? И чем я хуже?»
— Ну-у-у, — затягивал я бесконечную «У», обдумывая, что же сказать человеку, обделенному интеллектом. Человеку, который и не пытается ничего постичь, довольствуясь возможностью называться человеком от рождения, но по сути своей являясь паразитом на теле земли.
— Ну-у-у, — снова тянул я, думая как объяснить парню, который прочитал за всю свою жизнь две книжки и считает меня зубрилой-придурком, потому что вместо того, чтобы сотрясать с ним воздух, обсуждая насекомые проблемы, я читаю книгу в свободное время. Парню, который гордится, что те две прочитанные книги назывались: «Кура РЯБА» и «БУРАТИНО». И таких, как он, я повидал достаточно.
— Я буду юристом, — говорил он и закатывал свои тупые глаза.
— Ты же ведь читаешь еле-еле? Какой из тебя юрист? — спрашивал я его.
— У меня дядя — начальник юридической фирмы! — заявлял он и готовил МАКЛАЧКУ, считая сто дней до «приказа».
МАКЛАЧКА — это своими руками сделанный маскарадный костюм воина-космонавта, прошедшего выжигающий огонь курсов макраме и сдавшему экзамен по «Куре РЯБЕ». Маклачка являлась для меня чем-то непонятным из области свадебных нарядов дикарей из диких мест. Этим здесь одержимы почти все защитники Отечества, заканчивающие службу. Правильно говорят: когда коту делать нечего — он яйца лижет.
Если вы видите перед собой двадцатилетнего пьяного парня в непонятной форме, на белых широких погонах которой вырисовывается силуэт чайки, на рукаве — выпиленная из алюминия акула, в бескозырке торчит трехглавый ворон с рыбьим хвостом, от плеча к середине впалой груди идет плетеная, похожая на канат множественная коса, переплюнувшая по толщине генеральский аксельбант, а на фланке собрание значков, посвященных всему, где есть кораблики, то могу с прямой уверенностью заявить, что перед вами малообразованный и тупой дембель, родом из таких мест, где и моряков-то никогда не видели. И вот он стоит перед вами в клоунском наряде, шатается от выпитого алкоголя и стучит кулаком себе в грудь, крича о сложных годах службы на камбузе. На ходу он придумывает всякие небылицы о том, как он спас мир, друга, любовь, песика или вселенную. Что именно он спас — зависит от количества выпитого. Но если вы прочитали за свою жизнь больше двух книжек и хоть что-нибудь смыслите в военной жизни, то вы просто посмеетесь над ним.
