— Вот, блин. А куда она убежала? — спросил кто-то из курсантов.
— Хрен знает, — ответил другой. И мы все вместе медленно попятились назад по лестнице, не поворачиваясь спиной к решетке. Выйдя на улицу, я спросил у Башкирова:
— Это оно?
— Да, — ответил он. — Они не любят, когда о них говорят. Они не могут слышать твои мысли, но произнесенное вслух — вполне.
Больше о них я не говорил, но чувствовал каждый день, что ОНИ где-то рядом. Смотрят за нами…
Глава 31. Поезд на южный берег Баренцева моря, или Как я еще и остался должен Родине
Поезд мчался в сторону Мурманска. За окном мельтешили, сливаясь в один цельный мазок кисти, зеленеющие деревья. Местами картинка менялась, открывая нашему взору небольшой участок поля или болота, но скоро снова деревья начинали гипнотически проноситься мимо.
Я ехал в армию. Неизвестность и неопределенность действовали на нервы и поддерживали на должном уровне адреналин и изматывающую мозговую деятельность. Но не пугали, страха не было. Просто мне хотелось быстрее узнать, куда окунется моя жизнь, и начать соответствовать новым внешним условиям. Но готовил я себя к худшему.
Кто-то пил водку. Кто-то играл в карты. Кто-то дебоширил, пытаясь завязать драку и поддержать себя таким образом. Я же лежал на верхней полке и читал дешевые журналы и газеты, повествующие о жизни знаменитых людей шоу-бизнеса. Журналы, способствующие переключению мыслей на что-нибудь отвлеченное, быстро закончились, и поэтому я думал. Думал о жизни и смысле всего происходящего, произошедшего и грядущего.
Перед самым отъездом в распределительную воинскую часть под Питером заехал в госпиталь к Ухову. Я знал его по Нахимовскому училищу и Низино. Полтора года назад в строй, в котором был и он, на ста километрах в час влетела маршрутка. Глухие и частые удары о кузов автомобиля, как барабанная дробь, заставили его вовремя обернуться и отпрыгнуть в сторону. Поэтому задело только половину тела, раздробив ключицу и плечевой сустав правой руки. И вот уже полтора года из его тела торчат железные штифты, подгоняющие осколки костей в единый узор. Каждый день физиотерапия мышц — небольшие удары током, чтобы те не исчезли за физической ненадобностью. Его уже забыли в училище. Он просто числится. Даже я его позабыл.
Посидели, поговорили. Он сильно изменился, такое ощущение, что мы абсолютно чужие друг другу. Наверное, разные переживания делают из нас разных людей. Прощаясь с ним, сказал, что уезжаю в армию. Зная, как там относятся к бывшим курсантам, поделился своим мандражом и сомнениями. Стало немного легче. А Ухов сказал:
— А меня через полтора месяца выписывают, наконец.
— Ну и хорошо, — ответил я.
Кстати, водителю, который был за рулем той маршрутки, ничего за это не было. Учитывая, что одного из семнадцатилетних курсантов он задавил насмерть и многих покалечил, один год условного заключения — это мало. Оказалось, что у водителя справка из психбольницы есть. Эх, жизнь-жизнь…
В другом отделении лежал Туркин. Добрый, веселый, отзывчивый — настоящий друг. Его привезли сюда с приступом эпилепсии. Для него это звучало, как приговор. Он сирота, и идти ему было некуда, только на улицу. Военная служба была для него единственным шансом на жизнь в обществе, потому что учеба в институте оказалась неподъемной финансовой ношей. А, как известно, нет денег, нет — учебы. Но он улыбался и рассказывал анекдоты. Я смеялся, думая, чем ему можно помочь. И понял, что ничем.
— Не переживай! — стучал по плечу мой маленького роста друг. — Вот увидишь, все у тебя будет хорошо! И за меня не переживай, найду способ, чтобы врачи эту тему со здоровьем замяли.
Мы обнялись, и я пошел. В голове, словно кадры из фильма, крутились наши с ним приколы на КВН…
…Мои мысли прервал наряд милиции, прибывший в наш вагон из-за жалоб гражданских. Некоторые личности из нашего числа и вправду вели себя по-скотски, выставляя напоказ мнимую браваду с агрессией. Дети «капразов», чьи папы служили на Севере, при штабе, обещали помочь в обустройстве тем, кто изо всех сил доказывал, что он их лучший друг. Некоторые лезли из кожи, пытаясь угодить, подлизать задницу. Мерзко все это выглядело. Как сыночки, которых и так всюду прикрывали отцовские связи, раздавали несуществующие регалии и обещанья, «как только доедем». Все это я уже видел. Видел, как страх, червем проедающий душу человека, превращал его в гримасничающего и заискивающего перед более сильным (что спорно) человеком раба. Наивные имбицилы защищали баловней и всячески развлекали, но сейчас стихли при виде милиции, которая резиновыми дубинками давала понять серьезность их намерений.
Я лежал на верхней полке и медитировал, сдерживая волны адреналина. Меня, испытавшего тюремное зло «Держины», трудно было испугать. Меня больше тревожил факт неопределенности, чем лицо реальной опасности. Ожидание смерти хуже смерти. Ожидание боя хуже боя. Доеду, а там разберусь. У каждого своя судьба, от которой не уйти…
Мы доехали до Мурманска, где нас долго отказывались пускать в автобус, следующий до Североморска. Бабка-контролерша с лицом профессионального боксера и косой саженью в плечах вытолкала нашего худенького, похожего на дистрофика, лейтенанта на улицу. Лейтенант упал и, поднимаясь с асфальта, поймал головой чей-то вещмешок, метко брошенный контролершей из автобуса. Нами было принято решение — радикальных действий по отношению к гражданскому населению не предпринимать, все-таки в армию едем — не к спеху. Поэтому подождали следующего автобуса с менее суровой контролершей, имеющей меньший обхват бицепсов и талии.
Нервное напряжение передавалось всем на корень языка, заставляя тот дергаться, отбивая потоки ничего не значащей речи.
— Блин! Приехали за полторы тысячи километров, Родину защищать, а нас не пускают!
— Товарищ лейтенант, а давайте по домам разъедемся. Ведь видите, день не задался как-то…
— Да уж, не пригодный мы для службы день выбрали…
— Захочешь отдать долг Родине, приходишь, а ее нет дома…
— И вообще, только родился и уже должен. Что за дела? ГЫ…
— Может, мы не в том направлении ехали? Может, нам нужно было на Черное море? Здешнее-то холодное…
— Жрать хочется…
— Да, поесть бы…
— Таких вот бабок-контролерш и надо на службу отправлять…
— Да уж, мощная…
— И коренастая…
Я стою, вдыхаю вкусный Мурманский воздух с запахом моря, водорослей и частичками тумана. И вспоминаю недавнее прошлое…
Перед тем, как человек начинает числиться в воинской части, в которую попадает, по инструкции его должны осмотреть врачи. То же сделали и с нами, отчисленными курсантами. Поначалу, конечно, забыли и просто кидали каждый день на разгрузку вагонов с углем, но потом вспомнили. Построили и завели к работникам медицины. Тут задается только один вопрос: «На что жалуетесь?». И люди так начинают жаловаться на здоровье и болячки, что начинает казаться: вообще нонсенс, что они еще живы. Еще немного и умрут.
— Доктор, смотрите, последняя стадия плоскостопия. Возможен летальный исход…
— Доктор, а у меня постоянные головные боли…
— А у меня горло болит…
— А я плохо вижу. Я даже не вижу, где вы. Подайте сигнал, доктор, а то я как во тьме…
— А у меня сердце слабое, и, когда громко командуют или орут, я пугаюсь и писаюсь…
И так далее.
Доктор, как истинный военнослужащий с доступом к медицинскому спирту, чуть-чуть улыбается и крякает. Всех слушает с немного стеклянными глазами, полными понимания и сочувствия. Даже взгляд свой на показанные больные места устремляет. Цокает языком. Мотает головой. И записи какие-то в своем блокнотике делает. А потом ставит в медицинской книжке печать «ЗДОРОВ» и начинает слушать внимательно следующего. Так, наконец, наступает и моя очередь.
— На что жалуетесь?
И тут во мне просыпается дар красноречия, временами приступами захватывающий мое тело для неконтролируемой ахинеи и глупости.
— Хочу служить! Служить где-нибудь на Северном полюсе, в отдаленном гарнизоне с высоким, не совмещенным с жизнью, уровнем радиации! Чтобы, превозмогая холодный порывистый ветер, погибнуть, отвоевывая непригодные для жилья камни и утесы! Или стрелять по вражеским бутылкам с гордыми названиями «Хайнекен» и «Туборг»! Или на бегу надругаться над белым медведем! Или копать отсюда и до обеда! Хочу быть универсальным солдатом в руках моей страны!!!
Я кончил. Доктор, по-моему, тоже. Его глаза выкатились из орбит, и он просто пялился на меня, как на психа с вилкой в глазу, утверждающего, что это подзорная труба и нужно просто навести резкость. Надо было сглаживать ситуацию, и я улыбнулся. Доктор тоже. Тогда я коротко хихикнул, вот так:
— Хи-хи!
— Ха-ха! — отозвался доктор.
