Этот случай массового общения алжирцев с русскими солдатами стал известен французским властям. Чтобы нн допустить еще большего сближения местного населения с русскими, французские власти решили срочно перебросить всех русских солдат, заключенных в концентрационный лагерь Медеа, в другое место, в город Лагауат. В качестве наказания заключенные должны были совершить 412-километровый пеший переход от города Медеа до города Лагауат.
Такой переход в условиях Северной Африки даже для здоровых, хорошо натренированных людей дело не легкое, а для изнуренных многолетней фронтовой жизнью, борьбой, голодом и лишениями русских солдат он явился тяжелым испытанием.
Пригнав заключенных на новое место и не дав им ни одного часа отдыха после многодневного перехода, французские власти сейчас же приступили к их опросу.
Отправляя русских революционных солдат на каторжные работы в Северную Африку, французская реакция не отказалась от мысли использовать их в иностранном легионе. Она возвращалась к этому вопросу каждый раз, как только ей удавалось поставить русских солдат в особо тяжелые условия. Так было и теперь.
Изнурительный переход из Медеа в Лагауат надорвал и физические и моральные силы русских солдат. И французские вербовщики не преминули этим воспользоваться.
Вербовщики разбились на партии, расположились за столами и начали пропускать русские роты. Русские солдаты проходили мимо столов одной шеренгой. Французский офицер останавливал каждого из них и задавал лишь один вопрос: «Да или нет?» Что должно было означать: «В легион или в новый, еще более изнурительный [271] переход?» Но французская реакция просчиталась и на этот раз. Дух русских солдат не был сломлен. Из 1700 опрошенных 1698 сказали «нет».
Как ни убедителен был ответ русских солдат французским вербовщикам, они продолжали свое грязное дело. Через несколько дней в город Лагауат, куда были заключены русские солдаты, прибыл французский генерал Нивель, который в апреле 1917 года залил кровью французских и русских солдат поля сражений во Франции. Посетив заключенных, Нивель приказал им записываться в легион, в противном случае он пригрозил «покончить с варварами-большевиками самым решительным образом». Отдав это приказание, Нивель уехал, а местные военные власти усилили охрану заключенных, окружив лагерь пулеметными подразделениями.
На второй день после отъезда генерала Нивеля офицеры французской службы начали второй опрос русских солдат. Как и при первом опросе, каждому задавался только один вопрос: «Да или нет?» И снова 1698 человек ответили «нет».
Эта невиданная стойкость русских революционных солдат привела в бешенство французскую реакцию. Начались аресты, а затем и пытки.
Одних сажали в подвалы на двое — трое суток, без воды и хлеба, других на несколько часов привязывали к столбам на солнцепеке так, что подвешенный лишь слегка касался ногами земли, третьих отправляли в наскоро организованный так называемый «дисциплинарный батальон». Весь лагерь наполнился стонами. Но и эти меры ничего не дали французским палачам. Русские солдаты не хотели служить французским колонизаторам. Тогда французское командование решило применить свою излюбленную меру: оно пошло на обман. Власти мобилизовали всех переводчиков и офицеров, говоривших по-русски, и приказали им вербовать солдат на следующих условиях: каждый солдат, записавшийся в легион, получит 100 франков, затем солдат отправят в Алжир, где они получат новое французское обмундирование и поедут во Францию. Во Франции каждому легионеру дадут месячный отпуск с правом выезда в любое место страны.
Людей, которые провели по два — три года на фронте и пережили 8–10 месяцев тяжелой борьбы, голода и лишений, такие условия, по мнению французских властей, не могли не устроить, особенно теперь, когда они находятся [272] в чужой, далекой стране и обречены на медленную смерть от голода и пыток. Но и эти расчеты французской реакции не оправдались. Русские солдаты решительно отвергли все условия. И французское командование в третий раз получило 1698 «нет».
Куртинцы решили лучше умереть голодной смертью в чужой стране, чем служить орудием преступной колониальной политики французского империализма.
Причину этой невиданной стойкости понять нетрудно. Начав революционную борьбу еще в марте 1917 года под фортом Бримон и развернув ее во всю мощь в лагере ля-Куртин, русские революционные солдаты знали, что они прокладывают путь к великой победе. И теперь в далекой стране они жили надеждой рано или поздно добиться своего, ибо их поддерживала вся Советская Россия, об их борьбе знал Ленин.
Полностью отдавая себе отчет в том, что теперь против рабочего класса и трудового крестьянства России, взявших в свои руки власть, восстала не только внутренняя контрреволюция, но и международная, русские революционные солдаты вели решительную борьбу против [273] происков французской реакции. Но чем упорнее было сопротивление русских солдат, тем ожесточеннее становились французские власти, тем чудовищнее были их пытки.
Так, в лагере Суракассе русские солдаты перенесли более 20 голодовок. Самая тяжелая из них была объявлена 9 марта 1918 года. Она длилась девять суток. Несколько солдат умерли от голода.
Комендант лагеря подполковник французской службы Чарторыйский и переводчик поручик Мора ненавидели русских солдат лютой ненавистью. Они применяли к непокорным одну пытку чудовищнее другой и зло смеялись над умирающими.
В лагере Афровиль русских солдат заставляли ходить два раза в день по 18 километров в горы рубить лес и переносить его на себе в лагерь. Причем каждое бревно должно было весить не меньше 60 килограммов. Если же вес бревна у кого-либо из заключенных оказывался меньше, их подвергали жестокому избиению. Этим часто занимался сам комендант лагеря. При совершении второй подобной провинности наказывали особенно жестоко. Тех, кто оказывались виновными, обычно отправляли на «лечение» в «госпиталь», откуда они уже не возвращались.
В лагере Крейдер, где размещалось 1500 солдат-куртинцев, французские власти ввели особый режим, издевательски назвав его «режимом оздоровительных прогулок». Эти «прогулки» были ежедневными, несмотря на то, что люди до прогулок работали по 12 или 13 часов на каторжных работах. На каждой из таких «оздоровительных прогулок» слабые или больные солдаты, изнуренные голодом и каторжной работой, теряли силы и падали. Упавших французские палачи привязывали к седлам лошадей между двумя конвоирами, которые гнали коней до тех пор, пока несчастные жертвы не теряли сознания. Затем их приводили в чувство, и все начиналось сначала. Многие не выдерживали подобной пытки и умирали.
Солдат Куртинского лагеря Коноваленко, работавший в группе русских узников на строительстве железной дороги до города Тибесса, по возвращении на Родину рассказывал, что один солдат из его рабочей группы был назначен минером по взрыву фугасов. Взрывные работы начальник строительства назначил на 4 апреля 1918 года. Когда утром все вышли на работу и стали по своим местам, начальник работ приказал минеру поджечь фитили [274] у всех 16 заложенных мин. Зная, что патроны взрываются через полторы — две минуты после поджога, солдат-минер попросил дать ему кого-либо в помощь, так как он не успеет за такое короткое время поджечь фитили 16 мин и укрыться при взрыве. Начальник строительства отказал русскому солдату в его просьбе и приказал провести всю операцию самому. При этом зло добавил: «Зажигай один, пропадешь — одним большевиком меньше будет». И русский солдат-минер вынужден был выполнять эту работу один. Когда произошел взрыв, солдат-минер не успел укрыться; его засыпала груда породы, и он погиб.
Но и в этих каторжных условиях, ежеминутно подвергаясь смерти, куртинцы не прекращали борьбы за возврат на родину. Эта борьба носила различные формы: пассивные, например голодовка, и активные — открытые вооруженные выступления. Находясь далеко от России, русские солдаты бережно хранили революционные традиции русского рабочего класса. 1 мая 1919 года русские солдаты не вышли на работу. Вот как прошел этот день в одной из каторжных групп. Партия в 500 человек, работавшая в шахтах при станции Конде-Сменду по 12 часов в день и получавшая за работу всего лишь 25 сантимов в сутки, решила накануне 1 мая не выходить на работу.
Это решение стало известно смотрителю работ сержанту французской службы. Он сообщил об этом командованию. Утром 1 мая лагерь оказался окруженным войсками. Приехал начальник территориальных работ капитан Мурже. Он приказал всем русским солдатам выйти из бараков. Когда они вышли, Мурже потребовал, чтобы заключенные немедленно отправились на работу.
В ответ на это русские солдаты выставили свои требования: установить восьмичасовой рабочий день на все виды работ; установить нормальную оплату труда, а не арестантскую — 25 сантимов в день; улучшить бытовые условия и выдавать нормальное питание, существовавшее для такого рода работ; прекратить вербовать солдат в военные легионы и другие военные формирования, в том числе и в русскую белую «добровольческую» армию, которая формировалась на юге России русской контрреволюцией.
