121 Была пора, он находил подмогу
В моём лице; я взором молодым
Вела его на верную дорогу.
124 Но чуть я, между первым и вторым
Из возрастов,[1003] от жизни отлетела, —
Меня покинув, он ушёл к другим.[1004]
127 Когда я к духу вознеслась от тела
И силой возросла и красотой,
Его душа к любимой охладела.
130 Он устремил шаги дурной стезёй,
К обманным благам, ложным изначала,
Чьи обещанья — лишь посул пустой.
133 Напрасно я во снах к нему взывала
И наяву,[1005] чтоб с ложного следа
Вернуть его: он не скорбел нимало.
136 Так глубока была его беда,
Что дать ему спасенье можно было
Лишь зрелищем погибших навсегда.
139 И я ворота мёртвых посетила,
Прося, в тоске, чтобы ему помог
Тот, чья рука его сюда взводила.
142 То было бы нарушить божий рок —
Пройти сквозь Лету и вкусить губами
Такую снедь, не заплатив оброк
145 Раскаянья, обильного слезами".
ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Земной Рай — Лета1 "Ты, ставший, у священного потока, —
Так, речь ко мне направив остриём,
Хоть было уж и лезвие[1006] жестоко,
4 Она тотчас же начала потом, —
Скажи, скажи, права ли я! Признаний
Мои улики требуют во всём".
7 Я был так слаб от внутренних терзаний,
Что голос мой, поднявшийся со дна,
Угас, ещё не выйдя из гортани.
10 Пождав: "Ты что же? — молвила она. —
Ответь мне! Память о годах печали[1007]
В тебе волной[1008] ещё не сметена".
13 Страх и смущенье, горше, чем вначале,
Исторгли из меня такое «да»,
Что лишь глаза его бы распознали.
16 Как самострел ломается, когда
Натянут слишком, и полет пологий
Его стрелы не причинит вреда,
19 Так я не вынес бремени тревоги,
И ослабевший голос мой затих,
В слезах и вздохах, посреди дороги.
22 Она сказала: "На путях моих,
Руководимый помыслом о благе,
Взыскуемом превыше всех других,[1009]
25 Скажи, какие цепи иль овраги
Ты повстречал, что мужеством иссяк
И к одоленью не нашёл отваги?
28 Какие на челе у прочих благ
Увидел чары и слова обета,
Что им навстречу устремил свой шаг?"
31 Я горьким вздохом встретил слово это
И, голос мой усильем подчиня,
С трудом раздвинул губы для ответа.
34 Потом, в слезах: "Обманчиво маня,
Мои шаги влекла тщета земная,
Когда ваш облик скрылся от меня".
37 И мне она: "Таясь иль отрицая,
Ты обмануть не мог бы Судию,
Который судит, все деянья зная.
40 Но если кто признал вину свою
Своим же ртом, то на суде точило
Вращается навстречу лезвию.[1010]
43 И всё же, чтоб тебе стыднее было,
Заблудшему, и чтоб тебя опять,
Как прежде, песнь сирен не обольстила,
46 Не сея слез, внимай мне, чтоб узнать,
Куда мой образ, ставший горстью пыли,
Твои шаги был должен направлять.
49 Природа и искусство не дарили
Тебе вовек прекраснее услад,
Чем облик мой, распавшийся в могиле.
52 Раз ты лишился высшей из отрад
С моею смертью, что же в смертной доле
Ещё могло к себе привлечь твой взгляд?
55 Ты должен был при первом же уколе
Того, что бренно, устремить полет
Вослед за мной, не бренной, — как дотоле.
58 Не надо было брать на крылья гнёт,
Чтоб снова пострадать, — будь то девичка
Иль прочий вздор, который миг живёт.
61 Раз, два страдает молодая птичка;
А оперившихся и зорких птиц
От стрел и сети бережёт привычка".
64 Как малыши, глаза потупив ниц,
Стоят и слушают и, сознавая
Свою вину, не подымают лиц,
67 Так я стоял. "Хоть ты скорбишь, внимая,
Вскинь бороду, — она сказала мне. —
Ты больше скорби вынесешь, взирая".
70 Крушится легче дуб на крутизне
Под ветром, налетевшим с полуночи
Или рождённым в Ярбиной стране,[1011]
73 Чем поднял я на зов чело и очи;
И, бороду взамен лица назвав,
Она отраву сделала жесточе.
76 Когда я каждый распрямил сустав,
Глаз различил, что первенцы творенья[1012]
Дождём цветов не окропляют трав;
79 И я увидел, полн ещё смятенья,
Что Беатриче взоры навела
На Зверя, слившего два воплощенья.[1013]
82 Хоть за рекой и не открыв чела, —
Она себя былую побеждала[1014]
Мощнее, чем других, когда жила.
85 Крапива скорби так меня сжигала,
Что, чем сильней я что-либо любил,
Тем ненавистней это мне предстало.
88 Такой укор мне сердце укусил,
Что я упал; что делалось со мною,
То знает та, кем я повержен был.
91 Обретши силы в сердце, над собою
Я увидал сплетавшую венок[1015]
И услыхал: «Держись, держись, рукою!»
94 Меня, по горло погрузя в поток,
Она влекла и лёгкими стопами
Поверх воды скользила, как челнок.
97 Когда блаженный берег был над нами,
«Asperges me»,[1016] — так нежно раздалось,
Что мне не вспомнить, не сказать словами.
100 Меж тем она, взметнув ладони врозь,
Склонилась надо мной и погрузила
Мне голову, так что глотнуть пришлось.[1017]
103 Потом, омытым влагой, поместила
Меж четверых красавиц[1018] в хоровод,
И каждая меня рукой укрыла.
106 "Мы нимфы — здесь, мы — звезды в тьме высот;[1019]
Лик Беатриче не был миру явлен,
Когда служить ей мы пришли вперёд.[1020]
109 Ты будешь нами перед ней поставлен;
Но вникнешь в свет её отрадных глаз
Среди тех трёх, чей взор острей направлен".[1021]
112 Так мне они пропели; и тотчас
Мы перед грудью у Грифона стали,
Имея Беатриче против нас.
115 "Не береги очей, — они сказали. —
Вот изумруды, те, что с давних пор
Оружием любви тебя сражали".
118 Сто сот желаний, жарче, чем костёр,
Вонзили взгляд мой в очи Беатриче,
Все на Грифона устремлявшей взор.
121 Как солнце в зеркале, в таком величье
Двусущный Зверь в их глубине сиял,
То вдруг в одном, то вдруг в другом обличье.[1022]
124 Суди, читатель, как мой ум блуждал,
Когда предмет стоял неизмененный,
А в отраженье облик изменял.
127 Пока, ликующий и изумлённый,
Мой дух не мог насытиться едой,
Которой алчет голод утолённый, —
130 Отмеченные высшей красотой,
Три остальные, распевая хором,
Ко мне свой пляс приблизили святой.
133 "Взгляни, о Беатриче, дивным взором
На верного, — звучала песня та, —
Пришедшего по кручам и просторам!
136 Даруй нам милость и твои уста
Разоблачи, чтобы твоя вторая
