Ему была открыта красота!"[1023]
139 О света вечного краса живая,
Кто так исчах и побледнел без сна
В тени Парнаса, струй его вкушая,
142 Чтоб мысль его и речь была властна
Изобразить, какою ты явилась,
Гармонией небес осенена,
145 Когда в свободном воздухе открылась?
ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Земной Рай. — Древо познания1 Мои глаза так алчно утоляли
Десятилетней жажды[1024] жгучий зной,
Что все другие чувства мертвы стали;
4 Взор здесь и там был ограждён стеной
Невнятия, влекомый неуклонно
В былую сеть улыбкой неземной;
7 Но влево отклонился принуждённо,
Когда из уст богинь,[1025] стоявших там,
Раздалось слово: «Слишком напряжённо!»
10 Упадок зренья, свойственный глазам,
В которых солнце свеже отразилось,
Меня на время приобщил к слепцам;
13 Когда же с малым зренье вновь сроднилось
(Я молвлю «с малым», мысля о большом,
С которым ощущенье разлучилось),
16 Я видел — вправо повернув плечом,
Святое войско шло стезёй возвратной,[1026]
С седмицей свеч и с солнцем пред челом.
19 Как, оградив себя щитами, ратный
Заходит строй, за стягом идя вспять,
Пока порядок не создаст обратный, —
22 Так стран небесных головная рать
Вся перед нами прежде растянулась,
Чем колесница стала загибать.
25 Из женщин каждая к оси вернулась,
И благодатный груз повлёк Грифон,
Но ни перо на нём не шелохнулось.
28 Та, кем я был сквозь воду проведён,
И я, и Стаций шли с руки, где круче
Колёсный след в загибе закруглён.
31 Так, через лес, пустынный и дремучий
С тех пор, как змею женщина вняла,
Мы шли под голос ангельских созвучий.
34 Насколько трижды пролетит стрела,
Настолько удалясь, мы шаг прервали,
И Беатриче на землю сошла.
37 Тогда «Адам!» все тихо пророптали
И обступили древо, чьих ветвей
Ни листья, ни цветы не украшали.[1027]
40 Его намёт, чем выше, тем мощней
И вправо расширявшийся, и влево,
Дивил бы индов высотой своей.
43 "Хвала тебе, Грифон, за то, что древа
Не ранишь клювом;[1028] вкус отраден в нём,
Но горькие терзанья терпит чрево", —
46 Вскричали прочие, обстав кругом
Могучий ствол; и Зверь двоерожденный:
«Так семя всякой правды соблюдём».
49 И, к дышлу колесницы обращённый,
Он к сирой ветви сам его привлёк,
Связав их вязью, из неё сплетённой.[1029]
52 Как наши поросли, когда поток
Большого света смешан с тем, который
Вслед за ельцом небесным ждёт свой срок,[1030]
55 Пёстро рядятся в свежие уборы,
Пока ещё не под другой звездой
Коней для Солнца запрягают Оры, —
58 Так в цвет, светлей фиалки полевой
И гуще розы, облеклось растенье,
Где прежде каждый сук был неживой.
61 Я не постиг нездешнее хваленье,
Которое весь сонм их возгласил,
И не дослушал до конца их пенье.
64 Умей я начертать, как усыпил
Сказ о Сиринге очи стражу злому,[1031]
Который бденье дорого купил,
67 Я, подражая образцу такому,
Живописал бы, как ввергался в сон;
Но пусть искуснейший опишет дрёму.
70 А я скажу, как я был пробуждён
И полог сна раздрали блеск мгновенный
И возглас: «Встань же! Чем ты усыплён?»[1032]
73 Как, цвет увидев яблони священной,
Чьим брачным пиром небеса полны
И чьи плоды бесплотным вожделенны,
76 Пётр, Иоанн и Яков, сражены
Бесчувствием, очнулись от глагола,
Который разрушал и глубже сны,
79 И видели, что лишена их школа
Уже и Моисея, и Ильи,
И на учителе другая стола,[1033] —
82 Так я очнулся, в смутном забытьи
Увидев над собой при этом кличе
Ту, что вдоль струй вела шаги мои.
85 В смятенье, я сказал: «Где Беатриче?»
И та: "Она воссела у корней
Листвы, обретшей новое величье.
88 Взгляни на круг приблизившихся к ней;
Другие ввысь восходят[1034] за Грифоном,
И песня их и глубже, и звучней".
91 Звенела ль эта речь дальнейшим звоном,
Не знаю, ибо мне была видна
Та, что мой слух заставила заслоном.
94 Она сидела на земле, одна,
Как если б воз, который Зверь двучастный
Связал с растеньем, стерегла она.
97 Окрест неё смыкали круг прекрасный
Семь нимф,[1035] держа огней священный строй,
Над коим Австр и Аквилон[1036] не властны.
100 "Ты здесь на краткий срок в сени лесной,
Дабы затем навек, средь граждан Рима,
Где римлянин — Христос, пребыть со мной.
103 Для пользы мира, где добро гонимо,
Смотри на колесницу и потом
Всё опиши, что взору было зримо".[1037]
106 Так Беатриче; я же, весь во всём
К стопам её велений преклонённый,
Воззрел послушно взором и умом.
109 Не падает столь быстро устремлённый
Огонь из тучи плотной, чьи пласты
Скопились в сфере самой отдалённой,
112 Как птица Дия пала с высоты
Вдоль дерева, кору его терзая,
А не одну лишь зелень и цветы,
115 И, в колесницу мощно ударяя,
Её качнула; так, с боков хлеща,
Раскачивает судно зыбь морская.[1038]
118 Потом я видел, как, вскочить ища,
Кралась лиса к повозке величавой,
Без доброй снеди до костей тоща.
121 Но, услыхав, какой постыдной славой
Её моя корила госпожа,
Она умчала остов худощавый.[1039]
124 Потом, я видел, прежний путь держа,
Орёл спустился к колеснице снова
И оперил её, над ней кружа.[1040]
127 Как бы из сердца, горестью больного,
С небес нисшедший голос произнёс:
«О чёлн мой, полный бремени дурного!»
130 Потом земля разверзлась меж колёс,
И видел я, как вышел из провала
Дракон, хвостом пронзая снизу воз;
133 Он, как оса, вбирающая жало,
Согнул зловредный хвост и за собой
Увлёк часть днища, утолённый мало.
136 Остаток, словно тучный луг — травой,
Оделся перьями, во имя цели,
Быть может, даже здравой и благой,
139 Подаренными, и они одели
И дышло, и колеса по бокам,
Так, что уста вздохнуть бы не успели.[1041]
142 Преображённый так, священный храм
Явил семь глав над опереньем птичьим:
Вдоль дышла — три, четыре — по углам.
145 Три первые уподоблялись бычьим,
У прочих был единый рог в челе;
В мир не являлся зверь, странней обличьем.[1042]
148 Уверенно, как башня на скале,
На нём блудница наглая сидела,
Кругом глазами рыща по земле;
151 С ней рядом стал гигант, чтобы не смела
Ничья рука похитить этот клад;
