полынью и смертью.
— Я сама, — процедила Лив, отстраняясь от ведьмы. Каждый шаг давался с трудом, но она не сдастся. Ни за что. Тынгет отошла и посмотрела на пленницу, словно любуясь.
— Криэ, — сказала она. — Ты сильная, видящая.
И убежала. Лив, превозмогая боль и зуд, пошла вслед. Сзади семенила та самая баба, напоившая ее водой — Репка? надо же как-то ее назвать. Репка держала факел.
Обернувшись, Лив немного рассмотрела храм. То был обыкновенный терем. Посеревшие бревна поросли лишайником. В некоторых местах стены подпирали жерди. На воротах темнел символ. Что именно там было намалевано, девушка не рассмотрела, света не хватило. Храм стоял посреди пустого, если не считать пары телег, майдана. В туманной мгле скрывались силуэты хижин — с десяток домов по обе стороны наезженной дороги. Факел выхватывал фрагменты покосившихся заборов, опутанных полузасохшими повиликой и пыреем.
Через полчаса блужданий по узким тропкам процессия спустилась к окруженному небольшой рощей озеру. Луна отображалась в зеркальной глади.
Они подошли к самой воде. Ворха снял сумку, вынул из нее молоток и гвоздь длинной больше ладони. Прибил цепь к росшему у самой воды кривому тополю, затем отдал сумку ведьме. Репка воткнула факел в землю, разделась догола и застыла в оцепенении. На нее были одеты толстенные вериги, с плоским камнем, висевшим под обвисшими грудями. Тынгет подошла к ней, что-то прошептала на ухо и открыла сумку. Репка вынула из нее… шкатулку с укротителем.
Ворха, замычав, побежал прочь. Тынгет сжала в объятиях Лив, и начала едва слышно что-то бормотать. Лив слышала, как часто бьется ее сердце. Репка дрожащей рукой достала укротитель. В ил звонко шлепнулась шкатулка. В висках Лив знакомо застучало. Синие глаза Репки потухли и стали видны слезы. Женщина шептала: «пожалуйста, не надо, пожалуйста…» Укротитель поблескивал в свете луны.
— Сгинь! — истошно завопила Тынгет, еще сильнее прижавшись в пленнице. — Сгинь, заклинаю! — ведьма швырнула в женщину ком грязи, ударивший ее по щеке. Репка всхлипнула и послушно вошла в воду. Последнее, что запомнила Лив — лицо несчастной, обращенное к луне, с мольбой о пощаде. Слезы текли по щеке, размывая грязь. Она так и шла, держа перед собой подарок Рогволода, постепенно скрываясь под водой, пока не исчезла совсем.
В тело Лив разом вонзилось словно тысяча игл. Ей никогда не было так плохо. Девушка едва держалась в сознании. Если бы не Тынгет, она бы отключилась.
Воды озера пошли волнами. Как будто озеро вздохнуло. С криком вспорхнула с дерева какая-то ночная птица. Где-то далеко-далеко бесконечно тоскливо завыли волки. Со склонов спустился туман. В свете луны казалось, что туман имеет какой-то неестественный сизый цвет. Огонь факела погас, точно его кто-то задул. Поднялся ветер. В нем слышались голоса. Мерещились лица, образы, тени… Тысячи голосов, сводящих с ума. Вихрь образов мелькавших с болезненной частотой. Девушка не знала, закрыть ей глаза или нет. Заткнуть уши или завопить что есть мочи. Ведьма не переставая что-то говорила, содрогаясь всем телом, зарывшись лицом в ее волосы, царапая ногтями спину, но Лив ничего не понимала, не ощущала. И ничего не видела. Она была как во сне. В кошмарном сне.
Обоих — деву Стылого Края и пленницу — захватила отчаянно сопротивляющаяся воле озера дикая смертоносная магия из поганого Арута. Именно так — озеро было тотемом Тынгет. Или же крючком, амулетом. Источником, искусственно воссозданным безумной ведьмой. Или кем-то до нее.
Сколько это продолжалось — неизвестно. Но прекратилось внезапно. Лив вместе с ведьмой рухнули как подкошенные. Натянулась цепь, сдавливая шею. Девушка выбралась из объятий ведьмы и прислонилась к дереву, поправив ненавистный ошейник. Выдохнула. Сердце билось как раненный зверь. В голове постепенно смолкали совершенно неразличимые, призрачные шепотки. Лив показалось, что в водах озера вместе с несчастной Репкой утонуло неведомое чудовище. Чудовище, служившее ей верой и правдой последние годы.
Тынгет лежала у ног Лив. Вздрагивала, будто плача. Мелькнула мысль: «задушить суку… Задушить. Обернуть цепь вокруг шеи».
Позади раздался шорох и показался Дубовый Пень с молотком в руке. Он смотрел куда-то в сторону и сипло дышал.
«Был начеку всё это время», — разочарованно подумала Лив вместе с осознанием того, что не задумываясь убила бы и его.
Тынгет с трудом поднялась и придвинулась вплотную к Лив. Волосы, измазанные в грязи, белая краска смешанная с илом — все это придало ведьме сходство с диким зверем. Этому способствовали также движения — мягкие и плавные, и в то же время ошеломляюще стремительные и яростные. При этом болотная ведьма всегда будто прислушивалась к чему-то. Слышала музыку? Лив, наконец, нашла подходящее прозвище этому удивительному созданию — а она уже преисполнилась уверенности, что Тынгет не человек. Танцующая в Маске.
Какой бы ни была маска — она всегда несла смерть.
— Кто ты? — прошептала Лив.
В глазах Тынгет отображалось любопытство. Так смотрят, должно быть, люди на неведомое создание — изучающе, оценивающе, терзаясь мыслью: «а что если…»
Тынгет неожиданно поцеловала Лив. Очень невесомо, чуть коснувшись губами. Поцелуй нёс смятение, истому, сладость, холод и тлен. Лив захотела оттолкнуть ведьму, но она уже отодвинулась.
— Уведи ее, — велела Тынгет. — С нее хватит.
Ворха выбил гвоздь и повел девушку за собой. Поднимаясь за своим молчаливым конвоиром, Лив обернулась.
Танцующая в маске, стоя к ним спиной, стянула через голову перепачканное платье и нагая вошла в воду.
Плач
Опять клетка. Сколько она здесь? Сутки, двое, трое? Пару раз в день приходил Живорь с кашей, либо вареной репой или брюквой. В первый раз Лив набросилась на еду, но с трудом проглотила кусок — так болело горло. Потом ее стошнило прямо в клетке. Отлично. Мертвецы, моча и блевотина. А ведь она когда-то ужинала с Рогволодом. Ела фазанов с золотой тарелки. Как давно это было?
Горло постепенно проходило, зуд уменьшился. А может, она привыкла к блохам? К грязи, смраду? Пару раз в день являлся Ворха, и, сковав цепью, выводил девушку по нужде. Через маленькую дверь у алтаря. За ней, в окружении зарослей чертополоха стояла покосившая будка с круглым отверстием в полу. В будке воняло еще хуже, чем в храме, и не только нечистотами, но и разлагающейся плотью. Будка кишмя кишела насекомыми, но девушке было плевать. Она спускала штаны и справляла естественные надобности, не обращая внимания на этого необычного, будто окутанного тенью человека, смотревшего на нее своими сумрачными влажными глазами.
И больше никого. Днями напролет Лив сидела, тупо глядя на развешенных мертвецов. Она хотела дать им
