Андрей смотрит на меня напряжённо. Снова эта вертикальная черта между бровей. Что-то такое в его взгляде… Замешательство? Горечь? Разочарование? Наверное, он думает, что я буду просить денег. Но мне ничего не нужно. И то, что я сейчас сделаю, возможно, его оттолкнёт.
Я выдыхаю и развязываю халат, снимаю его. Андрей каменеет. Думает, я буду собой торговать? Но наверняка я не могу знать, о чём он думает.
А затем я снимаю плотную рубашку. Стою перед своим мужчиной голая. Во всей красе. Я знаю, как выгляжу. Как смотрится моя грудь и всё, что рядом. Шрамы идут почти до низа. Уродливые, широкие, страшные. Между грудей — постоянно лопается кожа, и мне приходится смягчать, ухищряться. Именно поэтому я избегала прикосновений. Ходила, как фарфоровая кукла, стараясь поменьше делать ненужные движения.
— Это ожоги. Я перевернула на себя чайник с кипятком. Тогда сделали, что смогли. Но на всё остальное не хватило средств. Достаточно дорогостоящие пластические операции.
— Почему ты не сказала сразу?
По лицу Андрея я не могу понять, о чём он думает. Слишком закрытое у него сейчас лицо. И глаза прячутся под ширмой век и ресниц.
— Потому что думала, что тебя это оттолкнёт.
Я отворачиваюсь и натягиваю рубашку.
— Что я могу для тебя сделать, Ива?
«Ты мог бы любить меня. Просто так. Без условий», — рвётся с моих губ. Но говорю я немного другое.
— Укради меня у судьбы.
Сзади — тишина. Наверное, я слишком многого прошу.
— А теперь уходи, Андрей. Я хочу побыть одна.
— Я уйду. А завтра уеду. Но я вернусь, Ива, и мы ещё поговорим обо всём.
Да, конечно. Горькая усмешка касается моих губ. Я слышу, как за Андреем закрывается дверь. Он не подошёл и не успокоил меня. Не прикоснулся. Не сказал утешительные слова. Он ничего не сделал, чего бы мне хотелось. Но зато это честно и правильно. А всё, что у меня было, останется со мной. Его нежность. Его открытость наедине. Его щедрость и жар желания — один на двоих. Это было. И я рада, что в ту ночь не спасовала. Позволила себе быть живой и желанной.
Обо всём остальном лучше сейчас не думать.
54. Андрей Любимов
Я думал что угодно, но только не это. Не знаю, что чувствовал. Ужас, наверное, что, видимо, каждый раз причинял ей боль. Ведь в порыве страсти не всегда можно помнить о данном обещании относиться к ней так, будто она хрупкая ваза. Теперь я понимаю.
Она пряталась от меня. Страшилась. Стеснялась. А ещё не доверяла настолько, что не захотела поделиться своей болью. Скрыла. Но какой нормальный мужик смог бы спокойно смотреть на её изуродованное тело бесстрастно или с радостью? В любом случае, это шок. Испытание. Картина не для слабонервных.
На миг я подумал, что она попросит деньги на операцию. Она попросила совсем другое, и я возненавидел себя за подозрительные мысли, что разъедали мой мозг подобно коросте.
Я раз за разом переносил сценарий своей жизни на отношения с Ивой. Постоянно ждал подвоха, предательства, неискренности. Вольно или невольно. Я сравнивал её с другими женщинами и видел: нет, всё иначе, Ива другая. Но не мог отделаться от навязанного мозгом стереотипа.
Я не мог до конца довериться, хотя хотел, жаждал и временами верил, что никогда не обижу её своей подозрительностью. Она заслуживала лучшего. Я этим лучшим не был. Но отказываться от неё не собирался. Это выше моих сил.
Я дам ей время остыть, прийти в себя. Да и сам немного успокоюсь, дам улечься эмоциям. К тому же, мне нужно было решить несколько проблем сразу. Илья и Лида. Лида и Илья.
Я прислушивался к себе. И… не знаю, что чувствовал. Я бы должен был переболеть Лидой много лет назад. Возненавидеть. Презирать. Но ничего этого не было во мне. Илья сказал: умирает? Я должен во всём убедиться сам. Помочь. В конце концов, она мать моего сына.
Но важнее Лиды и моих растрёпанных чувств — Илья.
Я нашёл их в мезонине — Женю и сына. Брат поил его чаем. Что-то негромко рассказывал. У Жени колдовской голос. Успокаивающий. Магнетический.
Я присаживаюсь рядом. У Ильи красные глаза. Плакал. Но хотя бы я сейчас знаю, в чём провинился перед сыном. За что он злится на меня и ненавидит.
— Налей-ка мне чаю, Жень, — прошу устало. Падаю на стул по другую сторону. Подальше от Ильи. Он хоть не вскакивает при виде меня — уже хорошо. Что бы я сейчас ни сказал, любые слова могут показаться оправданием. На самом деле, я этого не желаю. Но у меня есть то, в чём я по-настоящему виноват.
— Завтра мы возвращаемся в город. Ты ведь поддерживал связь с матерью? Я навещу её. Оплачу лечение, если она нуждается в нём. Ей следовало давно со мной поговорить, а не дышать в трубку. Да и тебе не стоило молчать. Как ты понимаешь, её никто не убивал и не собирался. Уж не знаю, что она тебе рассказала. Но я виноват в том, что позволил тебе думать, будто её нет в живых. Это не со зла, а лишь из желания уберечь тебя от лишних потрясений.
— У тебя не получилось, — Илья сейчас жесток в своей уверенной правоте. Но это справедливо. Я заслужил.
— Согласен, — прикрываю глаза.
— Почему ты запрещал ей видеться со мной? — ему очень хочется узнать, раз уж тайна вышла наружу.
Не знаю, что ему сказать. Если правду — не поверит. К тому же она делала попытку отвоевать сына, но много позже. Илье тогда года четыре исполнилось. И я не уверен, что сыну было бы с Лидой лучше. Она как с цепи сорвалась. Кочевала от мужика к мужику. Слабая. Никогда не могла справиться со своими проблемами в одиночку. Ей постоянно нужен был рядом сильный мужчина, который бы опекал её, заботился о ней.
Мужчинам это нравится — ощущать себя самцом, крутым мачо, который способен горы свернуть и получить в ответ благодарность, нежность, восхищение. В Лиде этого всегда было с избытком. Она покоряла, брала в плен своей слабостью. А может, хитростью, умением манипулировать и добиваться желаемого исподволь. Но это я понимаю спустя годы, набив шишки и приобретя жизненный опыт.
Сейчас она играет чувствами сына. Или пытается выторговать назад то, что потеряла из-за своей безалаберности. Если её чувства искренние, я могу её понять. Но не знаю, хочу ли.
Сын ждёт ответа. А я медлю. Ловлю тревожный взгляд Жени. Он беспокоится. И это придаёт мне сил.
— Наверное, потому, что её не было слишком долго в нашей жизни. Какое-то время ей не нужен был сын.
— Мама говорит по-другому.
У Ильи очень упрямое лицо. Узнаваемо. Любимовский конёк.
— Естественно, она будет рассказывать не то, что могу сказать я, — приподнимаю брови. Это не сарказм — констатация факта. — Но ей, женщине, которой не было в твоей жизни больше десяти лет, ты веришь, а мне, что прожил с тобой бок о бок все эти годы, — нет. Только потому, что я выстраивал некие рамки поведения? Заставлял тебя расти мужчиной? Поступать по совести? Любить и уважать женщин?
— И девчонку, которая мне не сестра, — рубит он словами, как мечом. Отсекает всё, что нас связывает и связывало долгие годы. Легко, бескомпромиссно. Особое свойство юности — жить без полутонов, видеть только белое или чёрное.
— Это что-то меняет? — говорю тихо, но внятно, чтобы каждое произнесённое слово дошло до него. Ну, или хотя бы основной смысл. — Катя стала от этого хуже? Четыре года она была для тебя младшей сестрой. И вы очень даже ладили. Что изменилось сейчас, за последний год? У неё выросли рога, изменился характер? Она заставила любить тебя меньше?
Илья прячет глаза, но упрямство всё равно владеет им. Признаться, что ошибался, очень трудно. Я уж молчу, откуда он узнал о Катюшкиной тайне. И благодарен, что не проболтался, не оттолкнул пятилетнюю девочку обидными словами о её неродстве.
— Однажды ты вырастешь, Илья, — говорю я, глядя на вихор на макушке сына, — влюбишься в девушку, которая не будет иметь никакого отношения к клану Любимовых. Приведёшь её в дом, назовёшь своей невестой, а потом женой. Дашь ей свою фамилию. Вы родите с ней детей. И тебе даже в голову не придёт сказать, что она чужая. Что не имеет к тебе никакого отношения.
