— Ну ты сравнил! — вскидывается он.
— Всё то же самое, сын. Декорации разные. И я всё же надеюсь, что ты однажды поймёшь. Катя могла быть несчастным ребёнком. После смерти матери попасть в детский дом. Но этого не случилось. У неё есть мы — её семья. Отец и брат. Дядя, — бросаю я взгляд на Женю и получаю уверенный кивок, — бабушка. Разве это плохо?
Илья молчит, но упрямство уже спряталось. Кажется, он немного растерян, но не хочет признать, что сдался и был не прав. Это всегда самое сложное — быть честным и уметь менять свою точку зрения, если она неправильная.
— Иди спать, сын, — вздыхаю. — Завтра у нас сложный день, а вставать рано. Ты наконец-то встретишься с матерью. Ведь вы не виделись с ней, я прав.
Он кивает утвердительно и поднимается со стула.
— Спокойной ночи, папа, — говорит Илья на пороге, и я думаю: это хороший знак. Может, не всё так плохо. Может, ненависть сына ко мне не так глубока, как нам обоим кажется.
— Да, брат, дела, — нарушает хрупкое молчание Женя. — Всегда думал, что ты у нас везунчик, золотой мальчик, что всё у тебя хорошо. Даже не думал… — мотает он головой, не решаясь закончить мысль.
— Позаботьтесь об Иве, пока меня не будет, — прошу я его. — Я постараюсь недолго отсутствовать.
— Надеюсь, ты её не обидел? — спрашивает он осторожно.
Я снова прикрываю глаза. Вижу её, как наяву — тонкую и хрупкую. Нежного белокурого ангела, что случайно появился в моей жизни. Или не случайно. Уже не важно.
— Я знаю её тайну. Уже знаю, — признаюсь неожиданно. Я не собирался говорить об этом с братом. Но, наверное, нуждаюсь в том, чтобы хоть так проговорить то, что терзает моё сердце. — Она рассказала мне сегодня.
— И обо мне она рассказала? — у брата в голосе — мука и боль. Я поднимаю тяжёлые веки, чтобы посмотреть ему в лицо.
— Нет. О тебе речи не шло.
— Добрая чистая девочка, — горькая улыбка касается Жениных губ. — Это из-за меня она такая. Это я виноват. И хочу, чтобы ты знал. Поэтому никому не дам её в обиду, слышишь?
— Слышу, Жень, — откликаюсь, но больше не могу впихнуть себя подробности. Опустошён до ручки. — Давай обо всём поговорим, когда я вернусь.
— Как скажешь, — соглашается брат и замыкается в себе.
Я падаю на диванчик. Он мне немного мал и не совсем удобен, но мне плевать. Я не хочу уходить отсюда. Здесь хорошо. Ставлю будильник. Укрываюсь пледом и затихаю.
Слышу, как за окнами шелестит тихий дождь. Неспешный, убаюкивающий, грустный. Эти звуки — именно то, что нужно, чтобы на время забыться, но как только я закрываю глаза, снова вижу Иву.
Ветер треплет её волосы и глухую белую блузу с широкими рукавами. Юбку в пол. Она прекрасна. А я умираю, понимая, что не смог понять, почувствовать, увидеть всю её глубину и цельность.
Наверное, мне этого просто не дано с моей исковерканной душой и грубостью, нечуткостью, неумением оберегать и любить.
55. Самохин, Никита, Ива
Самохин
Он боялся лишь одного — не успеть. Опоздание могло быть губительным. И Самохин не мог бы себе простить ещё одну смерть.
То, что этот человек рискнёт, он не сомневался.
Плохо, что у него не все козыри на руках против Спины. Ещё хуже, что он не может просчитать шаги противника. Но, когда надо, Самохин умел быть убедительным. Это его долг перед другом — уберечь его единственную дочь, хоть Сергей никогда его об этом не просил.
Главное — не опоздать. Эта мысль билась в висках тупым набатом и не давала покоя. Может, только благодаря неистовому желанию помочь, он ещё движется и дышит. Что будет потом — не важно.
Никита Репин
Он выжидал долго. Иногда умение не спешить играет на руку. Никита привык, что его считают прожигателем жизни. В какой-то мере, так оно и было. Зачем спорить против правды и что-то доказывать? У него своя жизнь и свои правила. Самодостаточность часто спасает от мнения толпы.
Когда Любимов утром загрузил в автомобиль детей и скрылся в тумане, он понял: это его шанс наконец-то поговорить с Ивой.
Ему бы меньше настойчивости и больше пофигизма, но если его что-то цепляло в жизни, то не всегда удавалось отпустить ситуацию и справиться с чувствами. Чувствовать Никита умел.
За внешней красивой оболочкой скрывалось ранимое сердце. Живое и горячее. А ещё оно умело любить. Не всех и не всегда. В этом он тоже был уверен.
Не нужно торопиться, — уговаривал он себя. Бежать в самую рань к соседке — плохая идея. И поэтому он решил сделать всё правильно, но не дать ей шанса отфутболить его, не поговорив.
На что надеялся? На ясность. Репин неплохо читал по лицам. Видел и понимал, когда говорят твёрдое «нет». И улавливал, когда люди колебались, сомневались, не могли определиться с выбором.
Никита считал, что у него есть шанс. Может, самонадеянно, но по-другому не получалось. Это было не желание избалованного мальчика получить именно эту игрушку. Он желал эту девушку и хотел всего лишь ясности. Ведь он имеет на это право. Хотя бы на обычные слова объяснений. На разговор, когда ставятся точки над «і».
Что будет дальше, он не загадывал. Лучше есть слона по кусочкам — делать всё поэтапно. А уж потом либо принять поражение, либо получить хотя бы призрачную надежду.
Он жалел, что не был настойчивым и убедительным. Что не стал давить и постепенно приручать эту дикую пугливую девочку. У него бы получилось. С его-то обаянием и терпением.
Никита поглядывает на часы и ждёт. Немного нервно, как юноша, получивший разрешение на самое первое свидание в его жизни. Это будоражит. Внове. Остро, до глубоких порезов, из которых готов брызнуть свет его души.
Ива
Я не вышла их провожать. Притворилась спящей. Андрей заходил в мою комнату. Я специально не закрыла дверь. Он всё же прикоснулся ко мне. Провёл по щеке. Очертил скулу, осторожно убрал прядь волос. Что прикрывала часть лица. Не знаю, что он делал — не могла открыть глаза и подсмотреть. Иначе пришлось бы вставать и выходить. Наблюдать, как они уезжают — мой любимый мужчина и дети. Это выше моих сил.
— Я вернусь, Ива, — коснулся Андрей поцелуем уголка моих губ, и я почувствовала: ещё немного — и разревусь. Слёзы прорвутся сквозь ресницы. Но я удержалась на краю, а он ушёл. Уехал к женщине, которая была ему женой и которую он до беспамятства любил. Боюсь, я не выдержу сравнения. А он будет сравнивать — я уверена.
Я поднялась через час, когда пришла Зоя — сегодня её очередь готовить. Они с Петрой ревниво соревновались. Это немного веселило нас. Но сегодня в доме тихо. Не слышно Катиного голоса. Ираида и Идол тоже затаились. Справедливости ради, они и так старались не причинять неудобств, но сегодня мне бы хотелось хоть каких-то звуков. Хоть немножко движения. Неужели я когда-то любила тишину и одиночество?
В душе пустота. Будто кто-то взял и вынул сердце, оставив огромную дыру. Как бы она меня не засосала в себя. Не знаю, откуда берутся подобные мысли. Почему я отчаялась почти сразу?
Я будто почувствовала дыхание осени — грустной, с опадающими листьями, холодными дождями, когда по небу бродят тучи и хочется плакать. Совсем как в очень старой песне, которую любила моя бабушка: «Не потому что сердцу больно, а потому что есть оно».
Она переступила порог моего дома, как только ушла Зоя. Высокая, худая, похожая на высохшую мумию. У неё большая голова и волосы лежат неровными прядями. На губах — помада морковного цвета. Так странно два ярких мазка смотрятся на испещрённом морщинами лице.
— Здравствуй, милая, — пытается она улыбнуться, но у неё не получается. Это что-то болезненно-злое, как и её глаза — выцветшие до какого-то грязного цвета. То ли бурая зелень, то ли зелёная каресть.
Я для неё не «милая» — это чувствуется сразу. А то, что вслед за ней входят четыре мордоворота, говорит не о доброте её намерений.
