Тихо вошла Зоя. Поставила на стол поднос с крупными раками, две кружки пенного пива и бутылку водки с мужиком разбойного вида на этикетке. На плече мужик держал страшного вида секиру.
Зоя ласково улыбнулась Василию, ожидая похвалы. Но не дождалась. Василий всем своим существом слушал песню. А ей только рукой махнул. Мол, не мешай, исчезни. И она, пожав фланелевыми плечиками, обиженно исчезла.
Упали косы душистые, густые.Свою головку ты склонила мне на грудь.Татьяна, помнишь дни золотые?Весны прошедшей мы не в силах вернуть.
— А мы в силах! — Василий поднял пенную кружку. — Слушай, Алик, про мою прошедшую весну!
— Ты же хотел рассказать, как ты стал чертом,— напомнил ему Алик.
— А я о чем? Той прошедшей весной я и стал им! Весна очень способствует разным метаморфозам. — И Василий резко нажал клавишу магнитофона. Сказал сурово: — Дальше не надо.,. А то заплачу.
Алик протянул ему пачку «Мальборо»:
— Кури.
Василий вздохнул с сожалением:
— Ты же знаешь, я не курю.
— Да, — обрадовался Алик,— а почему это ты не куришь? Спортсмен, что ли?
— Можно и так сказать, — улыбнулся Василий,— просто нам этого нельзя. Рюмочку иногда нам разрешают. А дымить эту вонючую дрянь нам категорически нельзя.
Алик даже в ладоши хлопнул от восторга:
— Кому это «нам»? Чертям, что ли?
Василий оглянулся по сторонам и, указав на лампочку, сказал шепотом:
— Членам нашей организации.
Алик почувствовал себя совсем хорошо. Совсем как на кухне семидесятых. Он наклонился к Василию и сказал тоже шепотом:
— А что у вас за организация?
Василий ему многозначительно подмигнул:
— Общество разумных тружеников. Сокращенно — ОРТ. Мы, сознательные труженики, решили наконец объединиться. И создали ОРТ…— Василий глотнул «Стрелецкой». Захрумкал соленым огурчиком. — Божественно… Правда, не все нас понимают… Местечковые остряки дразнят нашу ОРТ «обществом рогатых тружеников». А рядового члена нашей организации прозвали «чорт». Член общества рогатых тружеников… Остроумные, подлецы. Но мы на них не сердимся. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Ведь правда?… А то, что именно мы последними останемся, — сомнений-то ни у кого нет. Потому что мы трудимся. А кто трудится, тот и ест. Всех! — Василий вдруг поморщился брезгливо. — Фу… В политику ударились… Давай, Алик, оставим эту грязь… Мы же с тобой островитяне, черт возьми! И лицо мне твое жутко знакомо… Где-то мы с тобой встречались. Не помнишь?…
Алик уже давно не смеялся. И у него разрасталось впечатление, что они с Василием давно знакомы. Только мучительно не мог вспомнить, где и когда они познакомились. И он пустил пробный шар:
— Сколько тебе лет?
Василий прищурил серый глаз. Уставился на Алика черным. Черным, как пистолетное дуло.
— А мы с тобой еще на «ты» не пили, между прочим.
— Пили на брудершафт.
— Это не одно и то же,— засмеялся Василий,— знаю я этих западных брудеров. Сегодня пьют, а завтра продают друг друга за двадцать центов. Мы с тобой должны выпить по-русски, на «ты».
— Так в чем же дело? — Алик плеснул в граненые стаканы «Стрелецкой».
Они выпили на «ты». Алик вновь поставил на повестку очень волнующий его вопрос:
— С какого ты года?
— А какая разница? — искренне удивился новый друг Василий. — Мы же знаем, что времени нет. — И добавил не без кокетства: — А лет мне столько, на сколько я выгляжу…
Алик посмотрел на него. И понял, что смуглый Василий отлично законсервирован. И выглядит на широкий возрастной диапазон от поношенных двадцати восьми до бережливых пятидесяти. И он обиделся:
— Конечно, времени нет. И у нас в России это давно и великолепно знали. В летописях писали: «Это случилось, когда затмилось солнце и погорел храм Пресвятой Богородицы». Возраст твой мне знать ни к чему. Ты напомни координаты события, когда мы с тобой познакомиться могли. Когда у тебя затмилось солнце?
— Вот, — поднял смуглый палец Василий. — Но ведь и солнце не координата. Солнце-то могло затмиться только для меня одного! И это, уверяю, для меня вселенская катастрофа! Ты же астральный летчик! Ты же знаешь, что Вселенная в тебе!
Алик рассердился:
— Нам с тобой так никогда не договориться!
— Почему? — искренне удивился Василий.— Мое дело рассказывать, а твое — слушать и искать. Ищи свою координату. Внимательно ищи. Для меня, может быть, это и не событие даже. А у тебя на нем «солнце затмилось», как ты красиво выразился. И ты не должен обижаться, что я его на пробросе пролетел… У меня же свое «утомленное солнце», на которое тебе наплевать. И я ведь не обижаюсь на тебя… Так сказать, печалься сам и дай печалиться другим. Это и есть высшая гуманность.
Алик стукнул кулаком по столу. И тут же смутился. Вспомнил, как Андрюша недавно на другой кухне по столу кулаком стучал.
— Чушь… По-твоему, люди никогда не поймут друг друга. Не поймут, не помогут, сдохнут врозь, каждый от своей собственной катастрофы, от своего «затмения».
Василий захохотал, довольный. Налил «Стрелецкой» и Алику, и себе.
–Божественно! Вот ты и доказал, что мы с тобой люди одного поколения! Одно у нас смешное утомленное солнце. Одни координаты. О своем затмении можем забыть, лишь бы помочь ближнему. — Василий торжественно чокнулся с Аликом. — Молодец! — выпил аппетитно. — Я могу тебя порекомендовать в наше ОРТ. Ты человек общественный. Хочешь стать чортом?
Алику почему-то стало жутко противно:
— Брось! Хватит… Сам говорил, что политика — дерьмо.
— Дерьмо, — тут же согласился Василий, — но я же не о политике… Я же о солнце…
Он опустил голову на руки и задумался. Тут же вошла Зоя:
— Ну что, мальчики?… Все?… Скисли? По домам пора.
Василий бодро вскинул голову:
— А мы разве не дома?… Ну-ка, Заинька, открой нам еще бутылочку!
Хозяйка лукаво прищурилась:
— Вась, у меня же не магазин.
Василий понимающе хмыкнул. Протянул ей 20 долларов:
— На. Пошли кого-нибудь в гастроном. «Стрелецкую» и банку судака в томате. С картошечкой. Ох как я его когда-то чтил!
Хозяюшка сунула бумажку в передник:
— Щас соседа пошлю.
— Давай! — подбодрил ее Василий. — У нас ностальгия только начинается!
Хозяюшка ушла. А Василий разлил остатки по граненым стаканам:
— Понеслась душа в рай, а ноги — в милицию.
Они выпили. И Алик засмурнел. Хорошо было на этой затерянной во времени кухне. Но вдруг проступила какая-то фальшь. То ли Василий последним своим лихим тостом сбил кайф, то ли хозяюшка что-то переиграла. Алик захотел вернуться в современность и встал.
— Сиди,— удержал его Василий,— слушай мой «Апокалипсис». Откровения не-святого Василия. Слушай и соображай, по ком звонит колокол.
Алик криво улыбнулся и сел. Василий машинально потянулся к пачке «Мальборо», но тут же отбросил ее в сторону:
— Нельзя! Чакры должны быть чистыми!
Алик спросил сквозь зубы:
— Значит, ты чистый черт?
— Не смейся, Алик,— предостерег сурово Василий, — ты обо мне пока ничего не знаешь. Ты — Tabula rasa. Записывай мою грустную жизнь. — И он начал рассказ. Без всяких преамбул.
8
Откровение от не-святого Василия
Родился я в год смерти Иосифа Виссарионовича Сталина… И назван Василием. В честь его инфернального сына.
Вот тебе главная моя координата!… Дальше вообще можно не рассказывать… Для какого-нибудь Нострадамуса уже все ясно. Вся моя дальнейшая судьба видна ему как на ладони… Не знаю, как для тебя, а для меня это координата! Затмение! А для тебя, может быть, лучезарный восход?
Нет? Тоже затмение?… Спасибо, брат… Честное слово, спасибо… Как говорил в одной оперетте бандит-махновец: «И что я в тебя такой влюбленный?»
Да, отец мой, полковник Иван Петрович Лиходей, служил вместе с сыном Сталина… Что? Думаешь, он был летчиком? Я тоже сначала так думал… Когда маленький был. Во дворе ребятам хвастал… У меня папа — летчик! Хотя папа давно уже в штатском ходил… А я все хвастал про отца-летчика. Пока однажды не был крепко избит старшими товарищами.
За что? А ты не понял?… Они меня, семилетнего, мучили в подвале полдня. Пытали. Сигаретами меня жгли… А к вечеру на расстрел повели… На кладбище. Мы тогда недалеко от Смоленского кладбища жили… Расстрел, конечно, понарошку. Поставили у старой обвалившейся могилы. И камнями и палками закидали…
Как — за что?… Чья-то умная маманя узнала, что отец мой чекист, служил в НКВД. А летную форму носил как личная охрана генерала авиации Василия Сталина…
Тогда как раз стали возвращаться из лагерей те, кто был посажен туда за длинный язык. Вышли они оттуда отощавшие, усохшие, но, как говорится, во-от с таким… языком!… Язык-то у них на свежем воздухе еще длиннее стал. Это раньше, прежде чем на каторгу отправить, рвали ноздри и вырывали языки. Знали, что делали.
Тот не вырванный вовремя язык до сих пор как колокольное било над Россией болтается. Мертвый, фиолетовый, шершавый, в белом налете язык… И несет, несет, до сих пор несет… Будь моя воля, я бы его на Красную площадь в Мавзолей вместо «дедушки» запихал!… Дедушка-то давно уже не опасен, а язык до сих пор несет… Что смеешься? Пусть у него каждый час караул сменяется. Пусть к нему люди ночами в очереди стоят. Пусть увидят воочию виновника всех своих бед.
