Я даже фамилию ее не спрашивал. Зачем? Все ее звали Фрези Грант. Ну, знал, что по-настоящему она Марина — морская… А фамилия-то мне ее зачем?
Так вот. В поход мы должны были отправляться наутро. А вечером я у пацанов спрашиваю, откуда девчонка такая? И кто она? И тут узнаю, что это дочка профессора Паршина Николая Николаевича. Теоретика научного коммунизма. Дочка моей Светки. Ты представляешь, Алик? Честное слово, я только перед самым походом это узнал. Честное слово.
Я сразу хотел из лагеря уйти. Рюкзачок у меня в палатке. Ушел бы берегом. Ночью. Никто бы не заметил.
Как — зачем?
На меня же накатило! Я же снова тигром-людоедом стал. Будто и не отдыхал вовсе. Я за себя боялся, Алик. Боялся, что я всю свою злость на этой девчонке вымещу.
Что ты сказал?…
Не надо так, Алик. Я не выместил. Ты не прав, астральный летчик. Ах как ты не прав.
Ты послушай, послушай. Пей лучше. И не мешай!
Так вот… После отбоя с трудом я разогнал своих пацанов по палаткам. Собрал рюкзак. И сел на берегу. У костерка. С морем прощаюсь. Я к нему как к родному привык. Только с ним расставаться жалко.
Сижу, курю. Я курил тогда. Справа Медведь-гора прибой лижет. И вдруг сверху камушки посыпались. Голову поднимаю… Из кустов она выходит. И к костру подсела… Подбородок на оцарапанные коленки положила и молчит… На огонь смотрит… Убежала из отряда. А вожатые в корпусе гуляют… Очередные гости… Опять банкет… Пол Анка с придыханием «Only you» поет… По всему берегу слышно… Очень была модной эта песенка в том сезоне.
Я встал. Рюкзачок из палатки вытащил. Пока, — говорю, — Фрези Грант! До скорой встречи!
Я знал, что их семью не оставлю. Должна их семья со мной рассчитаться… по совести… За все рассчитаться. И пошел по берегу. Камешки скрипят…
Она кричит вслед:
— Капитан! Подожди!
Я остановился. Она подошла.
— Мне, — говорит, — тебя. Капитан, очень жалко.
Нет, ты представляешь, Алик? Ты это представляешь? Мне, тридцатилетнему мужику с двумя судимостями, такое говорит соплюха. Грустно так, видно, жалеет по-настоящему. Только за что? Что она про меня знает? Она, оказывается, дурочка, подумала, что я тоже в нее влюбился. Но боюсь. Потому что она малолетка. Поэтому и убегаю.
— Я большая. Капитан. Не думай! Я уже совсем большая. Честно-честно… — Это она мне говорит, слышишь?
Обозлился я страшно.
— Дура ты набитая! Наплевать мне на твои цыплячьи прелести! Иди в отряд! Или я дежурного позову!…
— Не уйду, — говорит она мне. — Завтра поход. Если ты уйдешь, мальчишки на меня подумают. Что ты из-за меня перед походом ушел! Мальчишки меня убьют!
Логично, конечно. О ней-то я и не подумал. «Убьют» — это, конечно, круто сказано. Но то, что ей достанется крепко, если поход сорвется и я слиняю, в этом она, конечно, была права.
Пришлось мне обратно свой рюкзачок в палатку закинуть.
— Все! Я остаюсь. А ты в отряд иди!
— Не уйду, — она мне говорит, — пока не расскажешь, что с тобой происходит…
Тут ты меня, Алик, должен понять. Я хотел ей доказать, что она тут вовсе ни при чем. Это во-первых. А во-вторых, внутри у меня фаната сидит. Граната со сдернутой чекой. Можно ли долго живую фанату внутри держать? На зоне не расслабишься. На свободе у меня никого. Мама-бухгалтерша, пока я на зоне был, свою жизнь по-своему рассчитала. Старичка-еврея нашла. И с ним в Канаду укатила. И правильно, какой с меня прок?
Вот и взорвалась моя фаната. У костра на берегу теплого ласкового моря.
Что?
Конечно… Я ей все рассказал иносказательно, не называя фамилий. Притчу о любви и предательстве. Басню Крылова. Без морали. Мораль она сама вывела.
Когда я кончил свою басню, она прижалась ко мне, обхватила мою голову руками. И заплакала. Я обалдел.
— Ты чего плачешь?
— От злости, — она говорит, — что этой дряни рядом нет. Я бы ее убила голыми руками.
Я-то не могу ей сказать, что эта дрянь — ее родная мама Света, Светка Филиппова. Этого я ей никогда не сказал бы!…
— Все! — говорю я ей.— Хорошего понемножку. Посмеялись, и будет. Концерт окончен. Иди в отряд.
— Как же я могу уйти? — Это она мне говорит. — Ты же из-за этой дряни обо всех женщинах плохо думаешь… Я не хочу, чтобы ты о нас плохо думал!
Ты понимаешь, Алик?! Это мне говорит тринадцатилетняя девочка: «Чтобы ты о нас так не думал!» Она за всех женщин на себя ответственность взяла! В тринадцать лет!
Алик, налей-ка мне немножко… Чуть-чуть. Вот так! Божественно!
Утром сижу у погасшего костра. Над морем солнце всходит. Она уже в отряде давно. А я сижу и думаю: «Что же она сделала?» Вся моя жизнь с двумя отсидками и тремя расстрелами раем мне показалась. А как же! Плохо ли, хорошо ли, но я правым был! Всегда правым! Меня предавали! А сейчас кто я? Кем я перед ней оказался? Почему не надавал ей по щекам?! И не отправил в отряд?! Ну, больно бы ей было. Но прошло бы. Потом бы она меня с благодарностью вспоминала! А сейчас?
Она передо мной за всех женщин ответила, дурочка. А я?
Страшно мне стало, Алик. Жутко. Никогда еще в душе такой жути не было. Ни когда меня расстреливали, ни на зоне. Никогда.
Взял я свой рюкзачок и до подъема ушел.
Глупо?
Это ты мне говоришь, Алик?…
Ах, все глупо?
Это конечно. Это правильно. А что делать? Если жизнь меня так закрутила. Карма моего отца. Героя-летчика.
Утром не мог я ее лицо увидеть. Не мог увидеть ее зеленых маминых глаз.
Что?!
Испугался?!
Правильно. Я себя испугался. Я понял, что маленькая дурочка просто пожалела меня. Я ведь себя на берегу суперменом считал. А девчонка пожалела меня. Как нищего в метро. Бросила мне в шапку подачку.
Что?
Бриллиант, говоришь, в мою шапку бросила?
А какая разница? Все равно ведь подачка.
Такого на зоне не прощают!
Я бы во время похода ей отомстил!
Как — за что?
За то, что она меня опустила! За то, что она, девчонка, выше меня оказалась! Разве я мог такое простить? И я ушел от греха подальше.
Добрался на троллейбусе до Симферополя. А на самолет денег не хватает. Я ушел не рассчитавшись даже. Без документов. Без получки. А уже конец августа. Народу в аэропорту, как мух в туалете. Жара. Разомлевшие бабы сами свои раскрытые сумки подставляют. Бери — не хочу. Но я этим никогда не занимался! Я в тюрьме не за воровство сидел! Там я свою карму отбывал. И дальше решил отбывать.
Чтобы на билет заработать, нанялся грузчиком в аэропорту. Багаж с фруктами в самолеты грузил. А куда я еще мог наняться без документов?
На третий день заработал что-то вроде стольника. Нормальные по тем временам деньги. Уже с кассиршей познакомился. Она мне билет без документов до Питера выписала.
Стою, курю на холодке.
Свободный человек. Начинаю жизнь с новой, незапятнанной страницы.
А народу… Я тебе уже говорил. Кошмар и толчея. Если бы не эта толкучка, я бы ее раньше увидел. Спрятался бы. А так… Берет меня кто-то за руку. Не за рукав. А за ладонь. Как здоровается. Я оборачиваюсь. Зеленые глаза. Грустно и с жалостью на меня глядят.
— Эх ты, Капитан. Испугался все-таки. Не поверил…
Ты понял, Алик? Она опять жалеет меня! Она, тринадцатилетняя. И тут вот меня прорвало, Алик. Тут я ей все объяснил. Про кого была та басня. И про папу ее объяснил. И про маму. Расставил точки над «i». Честное слово, не из подлянки я все ей объяснил. С умыслом.
С каким?
А с очень простым. То, что она меня опустила, только я один знал. Она-то даже об этом и не догадывалась! Вот я и решил в ее глазах опуститься окончательно! Будто я мерзавец конченый! Будто я ей мстил за себя! Пусть она помучается и забудет. И осторожней будет в дальнейшем. Пусть поймет, что жизнь — жестокая вещь! Нельзя перед каждым душу распахивать! Наплюют!
Пусть вырастет осторожной и сильной волчицей с зелеными глазами!
Василий замолчал.
Алик налил по стаканам «Стрелецкой».
— Мы с тобой на «ты» уже пили.
Василий поднял голову и посмотрел на него с удивлением:
— Ну?
— Давай теперь на «я» выпьем, — сказал Алик.
Василий улыбнулся недоверчиво:
— Как это?
— А так.— Алик звякнул своим стаканом об его стакан:
— Ты — это я!
Василий заволновался:
— Это же… Это же надо как-то отметить!
— Пей, — подвинул ему стакан Алик, — пей.
— Нет. Не в этом дело.
Василий достал из кармана голубую картонку, то ли открытку, то ли перфокарту:
— Вот! Черкни здесь свое имя. Пиши!
— Зачем? — удивился Алик.
— Как — зачем? Это же обычай… Надо бы кровью… Как принято у друзей. Ладно, и так сойдет. Вот! Ручка с красным стержнем. Красным пиши! Пиши!
Алик смотрел на его суету и улыбался:
— Так и написать: «Ты — это я»?
— Нет. Просто распишись. А я рядом! Пиши!
Алик понимал, что он делает что-то не то, но его
повело. И он размашисто подписался на картонке. Фамилия вышла действительно как кровью написанная. Василий поцеловал его в щеку. И аккуратно подписался рядом. Подписался и спрятал картонку в карман.
