они продолжали активное участие в научной жизни, точнее в том, что от нее осталось. Работа по спасению архивов от революционной анархии стала важной вехой в истории не только русской исторической науки, но и культуры в целом. Московские историки продолжали просветительскую и научную работу. В то же время годы без нормальной, систематической исследовательской деятельности не могли пройти бесследно. Крушение привычного мира застало московских историков в пору их научной зрелости и расцвета их творчества. Но вместо плодотворной работы приходилось думать о выживании. Потерянные годы было уже не вернуть.
Глава 5
1920 – начало 1930-х гг. в судьбах московских историков
1. Научная и педагогическая деятельность
Послереволюционное время стало начальным этапом становления не только советского государства и общества, но советской исторической науки. Формирование советской историографии в начале проходило по пути заметного противостояния дореволюционной академической корпорации историков и нового партийного руководства. Работа дореволюционных ученых-историков осложнялась попытками новой власти изгнать классическую историю из университетского образования, заменив ее предметами обществоведческого цикла, преподававшимися в марксистском духе. Тем не менее большевики продолжительное время вынуждены были терпеть «старых специалистов», поскольку заменить их было некем. Такое вынужденное «снисхождение» приводило к различного рода конфликтам, потому что историки «старой школы» и советские руководители по-разному видели задачи дальнейшего развития исторической науки. Несмотря на это, 1920-е гг. традиционно рассматриваются как период сосуществования историков дореволюционной формации и новых историков-марксистов[971].
Тем не менее положение «старых специалистов», в том числе и историков, было напряженным. Например, американский историк Ф. Гольдер оставил следующие воспоминания о жизни Бахрушина в 1925 г.: «В полдень я вышел по приглашению Сергея Бахрушина и обнаружил у него обстановку со всех точек зрения худшую, чем в 1923 г. Сергей выглядит старым и измученным, семья теснится в трех маленьких комнатах, одна из которых – ванная. Их друзья исчезают один за другим, и судьба Бахрушиных – быть взятыми вслед за ними. Будущее выглядит все мрачнее и мрачнее»[972].
Если «старые специалисты» продолжали работу в русле тех стандартов научности, которые были приняты в дореволюционном сообществе, то в работах историков-марксистов проявлялись все негативные черты складывающейся парадигмы: нигилизм по отношению к старой историографии, претенциозность, социологизм, злободневность в ущерб научности и т. д. Из-за этих черт контакты между историками-марксистами и дореволюционной профессурой были крайне ограниченными. Фактически они жили параллельной жизнью. Лидера новых историков М.Н. Покровского в академической среде явно недолюбливали. Так, Готье считал его «позором Московской исторической школы»[973]. В данных условиях нормальное развитие исторической науки было затруднено.
«Старые специалисты» продолжили работать как в дореволюционных научных и культурных центрах, так и во вновь созданных советских. Так, Готье числился на созданном вместо историко-филологического и юридического факультетов факультете общественных наук (ФОНе) МГУ. Там же некоторое время преподавали и остальные представители младшего поколения московских историков. О работе Яковлева на факультете оставила интересные воспоминания известный впоследствии историк А.Б. Закс. Она, так же как подавляющее количество новых студентов-пролетариев, попала на факультет, не имея необходимого образования, но всячески стремилась заполнить пробелы в знаниях. Вот как она описывает свою встречу с Яковлевым в 1921 г.: «Посреди двора между снежными сугробами стоял человек в ватнике и ловко колол дрова. Спросила у него, как найти профессора Яковлева. Он выпрямился и довольно сердито ответил: „Это я“. Увидев мое перепуганное лицо, он смягчился и сказал: „Понимаю, вам нужен зачет. Скажите прямо – вы хоть что-нибудь знаете?“. Я даже обиделась, перечислила всю знакомую мне литературу. Тогда он поставил зачет и пригласил меня на свой семинар»[974]. Яковлев вел семинар на тему «Юридические проекты эпохи Александра I». По свидетельству А.Б. Закс, на семинаре сформировалось две группы студентов: одни были ярыми сторонниками марксизма в интерпретации М.Н. Покровского, другие, во главе с будущим известным историком Н.В. Устюговым, ратовали за более взвешенное и объективное отношение к истории. Семинар оказался популярен даже среди других отделений, поскольку руководитель давал высказаться всем. Закс взяла для доклада тему «Военные поселения». По ее воспоминаниям, когда она во время доклада сравнила военные поселения с некоторыми чертами «военного коммунизма», Яковлев прервал ее и сказал: «Но-но-но, без исторических аналогий. Они антинаучны и опасны!» (Впрочем, в его глазах светилась искорка смеха)»[975]. Отметим, что здесь проявились последовательный историзм историка, его осторожность и профессионализм в сравнениях, а также стремление привить эти принципы и своим ученикам.
Помимо семинара Яковлев вел курс по методологии истории. От него сохранился конспект, сделанный Н.В. Устюговым[976]. В курсе представлено понимание Яковлевым методики исторического исследования. Историк предстает сторонником целостного подхода к изучению истории. Основой исторического исследования ученый считал исторический источник. Именно на историческом источнике, по его мнению, должно строиться научное исследование. Но с источником надо уметь работать. Вслед за многими специалистами по источниковедению он выделяет внешнюю и внутреннюю критику[977]. Внешняя критика необходима для определения автора и времени появления документа. По мнению Яковлева, «источник без даты – пустое место»[978]. Для определения ценности выявленного документа ученый призывает действовать «нутром», т. е. автор признает и известную долю интуиции в поиске источников. Но при этом «нужно очень осторожно производить свои суждения»[979].
Но внешняя критика – лишь ступень в работе с материалом, гораздо важнее критика внутренняя, или «большая», как ее называет историк. Данный тип критики требует решения следующих задач: 1) определение, в какой мере источник самостоятелен; 2) индивидуализация автора; 3) изучение места и времени создания и их влияния на источник. Решение первой задачи позволяет выяснить ценность источника. Второй шаг просто необходим, так как он способствует определению автора, его интересов, приемов и форм работы. Исторический материал весьма разнообразен, поэтому, по мнению историка, он требует индивидуального подхода.
В понимании исследователя, задачи истории – изображать и объяснять. Таким образом, Яковлев оказался солидарен с А.С. Лаппо-Данилевским, который, несмотря на разделение им наук на идеографические и номотетические, признавал за историей право не только описывать явления, но и объяснять их[980].
Еще одной проблемой, которую ученый не мог обойти, стал вопрос «Может ли историк обойтись без морали?». «Историк не обязан говорить, что зло, а что добро. Но историк не может беспристрастно относиться к изображаемому явлению. Это неизбежно, но нельзя превращать это в метод»[981], – абсолютно справедливо говорил Яковлев. Также он считал неустранимой и политическую позицию исследователя, но призывал не превращать ее в абсолют[982].
Большое внимание в лекциях ученый уделил вопросу практики историописания. Так
