за власть, проходившую там. Самого Хмелевского исследователь рисует неуравновешенным и жестоким человеком.
Данный подход нашел продолжение. В статье, впервые опубликованной в 1924 г. и освещавшей жизнь сибирского воеводы А.Ф. Палицына, историк справедливо писал: «…Люди русского государства, их нравственная физиономия, их интересы, качества и недостатки мало привлекали внимание исследователей, и можно сказать, что до сих пор русский человек XVI–XVII вв. остается для нас неизвестным»[936]. Таким образом, автор на основе открытого им так называемого «Мангазейского дела» предполагал через жизнь отдельного человека рассмотреть эпоху. Бахрушин находил немало типичных черт в судьбе воеводы, но еще больше его интересовала уникальность Палицына.
Историк отметил, что Палицын прошел через битвы Смутного времени, предопределившие такие качества его характера, как, с одной стороны, решительность, а с другой – самоуверенность. Это особенно ярко проявилось во время его воеводства в Мангазее. Бахрушин подробно описал повседневную жизнь как городка, так и своего героя, с его самодурством, диктаторскими замашками, моральной нечистоплотностью, мздоимством. В то же время он отметил и начитанность, и ум Палицына, что проявилось в его донесениях, написанных изысканным литературным языком. Большой интерес воевода проявлял и к европейской культуре. «Впечатлительный, талантливый, в достаточной мере образованный, он в личные отношения, и в свои писания, и в порученное ему дело управления… вносил страстность своего темперамента, оригинальность мысли, широту понятий»[937], – рисовал историк психологический портрет своего героя. Подводя итоги, Бахрушин видел в Палицыне «намек на зарождение русской интеллигенции»[938].
Обе статьи написаны, по современной классификации, в русле микроисторического подхода, когда внимание к деталям позволяет лучше понять изучаемую эпоху. Истоками данных работ являются, очевидно, исторические портреты и исследования их учителя Ключевского, также большое внимание уделявшего социально-психологическим аспектам истории. Данный ракурс позволил Бахрушину выявить новые тенденции в развитии русского общества: формирование вначале небольшого слоя русских людей, отдававших свои симпатии западной культуре, что явилось предпосылкой вестернизации страны в XVIII в.
Очевидно, что данная проблематика и ракурс исследования были навеяны проходившими событиями революций и Гражданской войны. В их контексте данные работы оказывались весьма актуальными. Резюмируя, отметим, что появление выше проанализированных работ было связано как с общими тенденциями развития российской историографии в начале XX в., так и с тем социальным фоном, на котором они писались. Определенное внимание к общественным настроениям ушедших эпох, как уже говорилось, можно найти у представителей и более старшего поколения русских историков, но, в отличие от них, работы Яковлева и Бахрушина строятся не на абстрактных и антиисторичных идеях «мирового духа», «народного темперамента» и т. д., а на конкретном историческом материале. В этом данные работы похожи на те исследования, которые проводились в рамках школы Анналов М. Блоком и представителями третьего поколения этого научного сообщества. Их характерной чертой был интерес к истории ментальностей, стремление изучить жизнь и представления о жизни «маленького человека», проникнуть в его психологический мир.
К сожалению, историко-антропологические исследования не получили дальнейшего развития в нашей стране. Связано это было с ломкой научного сообщества, произошедшей в 1920–1930-е гг., и последовавшего монометодологического диктата. Тем не менее мы можем сказать, что отечественная историческая наука, и в частности Московская школа, развивалась не только в общем русле с мировой историографией, но где-то даже опережала ее. Не случайно такой авторитетный американский специалист, как Т. Эммонс, указывал на то, что ученики В.О. Ключевского во многом предвосхитили появление французской школы Анналов[939], что подтверждается и анализом историко-антропологических исследований Яковлева и Бахрушина. Стоит указать, что в данном случае работы московских историков находились в русле общего развития российской исторической науки, которая (опережая европейскую) направила свои усилия на изучение социально-психологических аспектов исторического процесса. Специально занимавшийся этой проблемой В.И. Шувалов пришел к выводу: «…Именно в России, конечно, не совсем осознано и не считая данную тематику центральной, впервые в мировой теоретической мысли проблема менталитета была сформулирована в заданной плоскости»[940].
Смутному времени посвятил книгу и Готье. Книга носила популярный характер, и, как признавался сам автор, была написана для заработка[941]. Но, благодаря популярному характеру работы, в книге есть немало параллелей с современными событиями, что позволяет с ее помощью дополнить картину осмысления историком революции. Работа имела подзаголовок: «Очерк истории революционных движений начала XVII столетия», тем самым Готье проводил параллель между событиями начала XVII в. и современностью. Введение было посвящено рассуждению о том, «Что такое Смутное время?». В нем историк сравнивал жизнь человека и государства. Он повторял популярную аналогию возрастов человека и общества, разделяя эволюцию государства на юность, зрелость и старость[942]. Ученый признавал, что революция является необходимым элементом развития общества, позволяя «исцелиться от болезней»[943]. Он отметил, что «чем глубже болезнь, чем резче сдвиг, тем дольше жизнь народа и государства не может возвратиться в свои исторические рамки»[944]. Историк подметил закономерность, что революционные потрясения сменяются периодом реакции, более или менее мягкой. В это время народ с новой «энергией и силой устремляется в дальнейший исторический путь»[945].
Смутное время и рассматривалось историком как следствие болезней предыдущей эпохи. Он считал, что это время «представляется нам цепью революционных взрывов, развивавшихся непрерывно один за другим и несших за собой длительные колебания и волнения»[946]. Тем самым ученый указывал на закономерный характер явлений, а течение Смуты видел как детерминированную цепь исторических фактов.
Истоки событий Смутного времени историк находил в соперничестве Москвы и Литвы, повторяя вслед за своим учителем М.К. Любавским[947], что Москва и Вильно были альтернативными центрами объединения русских земель. С точки зрения Готье, характерной чертой мировоззрения русского человека являлось непонимание ценности государства, стремление искать «приволья»[948]. Тяжелая жизнь в Московском царстве, обусловленная постоянной необходимостью тратить огромные силы на оборону границ, привела к миграции населения на юг, что, в свою очередь, способствовало частичному запустению земель в Центральной России и скоплению «горячих материалов» на южных рубежах. Еще одной причиной кризиса власти стала разобщенность правящей верхушки, распавшейся на три ветви: государство с чиновниками, остатки московского боярства и удельно-княжеское боярство[949]. Все эти факторы (колонизационные, хозяйственные и политические) и вызвали кризис государства и общества. Но кроме конкретных предпосылок историк указывал и на фундаментальную: «В состоянии формирования и роста страна еще не пришла к равновесию и правильному течению жизни…»[950]. Чтобы перейти от состояния неустойчивого равновесия к сформировавшемуся обществу, по мнению Готье, страна должна была пройти через «революционный взрыв»[951].
В дальнейшем историк в общих чертах осветил фактическую сторону Смутного времени. Подводя итоги, ученый повторил вывод, сделанный еще С.Ф. Платоновым,
