Не доезжая городка, он свернул в дубовую рощу. На желудях этой рощи выкармливало свиней не одно поколение горожан. Там их ждал мусульманин из свиты рыжего.
— Привал! — объявил пират.
— Почему? — недовольно спросила Жанна, спешившаяся первой. — Ведь до города рукой подать. Так хочется поскорее до безопасного места добраться!..
— Так надо! — остался на удивление кратким рыжий.
Он о чем-то долго говорил по-арабски со слугой.
Жанна, Жерар и Жаккетта ждали.
Рыжий переговорил со своим человеком и принял от него тюк. Весело сказал:
— Организовать ваше бегство, дамы, выходит куда дороже, чем выкупить вас, даже если бы виконт заломил цену, которую платит за красивых женщин турецкий султан.
— И откуда вы взялись на нашу голову, непостижимо благородный и удивительно богатый морской разбойник? — язвительно спросила замерзшая и проголодавшаяся Жанна.
«Госпожа, похоже, начала выздоравливать…» — заметила про себя Жаккетта.
Жанна продолжала:
— Просто необъятна щедрость вашей души! Тратить собственные средства, спешить в дебри и болота и там, рискуя жизнью, вытаскивать из беды двух попавшихся безумцу женщин. Ваше имя, случайно, не святой Иоанн Милостивый[15]? Почему вы все это делаете?
— Я не откажусь выслушать хвалебную оду в свой адрес еще разок, в свободное время. — Рыжий слушал ехидные вопросы Жанны и распаковывал тюк, вытаскивая из него одежду. — Одевайтесь. И ты, маленькая.
Жанне достался мужской костюм, хороший, но не новый. И что удивительно, точнехонько впору.
Жерар сменил свой плащ и шляпу на другие. Теперь узнать его с первого взгляда было труднее.
Жаккетта получила самое обычное, затрапезное платье, рубашку, фартук, чепчик и даже разочаровалась. Нет бы что-нибудь более загадочное! Так она и дома ходила, и в замке Монпезá, пока камеристкой не стала… Обидно как-то…
Они с госпожой зашли за дуб и принялись переодеваться.
Рыжий говорил, обращаясь к шуршащей за деревом Жанне:
— Раз есть минутка обменяться любезностями, то скажу, что святой Жан Александрийский и вправду я. Собственная доброта поражает меня до глубины души, и каждое утро я уговариваю себя: «Жан, старина, плюнь на добрые дела! Вдовы, старики, сироты и сбегающие из гаремов красавицы обойдутся без твоего участия. Живи, как живут другие!» Увы, ничего не выходит. Но здесь я с сугубо корыстными целями. Просьба Абдуллы пока продолжает действовать, вы еще не добрались туда, куда хотели. Кроме этого я преследую личный интерес. Но если вы, госпожа Жанна, задумаете на досуге вышить новую икону, что-то вроде «Святой Иоанн спасает графиню от лап волка-оборотня», я не стану возражать. Только нимб сделайте побольше и на плаще голубые незабудки.
— Вышить?! — прошипела Жанна из-за дуба. — Никогда!!!
Одетая в крестьянский наряд Жаккетта обошла дерево и вопросительно уставилась на рыжего. К ней присоединилась Жанна, из которой получился неплохой, но субтильный юноша.
— В город мы попадем раздельно, — объяснил рыжий. — Мы с госпожой Жанной составим одну группу. Жерар и Саид — вторую. Жаккетта пойдет пешком. В городе найдите проулок между зданием магистрата и церковью Святой Женевьевы. Там нас ждут Али, Ахмед и Махмуд. Если кто-то по каким-то причинам не попадет в проулок, идите в харчевню «Звонкий кочет». К закату туда подойдет Ахмед. Все, пора.
Рыжий вручил Жаккетте корзину, чмокнул ее в нос, вскочил в седло, и они с Жанной уехали первыми.
Чуть выждав, пустились в путь и Жерар с Саидом.
Жаккетта поплелась пешком последней, волоча довольно тяжелую корзину и уныло размышляя, что, пожалуй, все превращения в ее жизни завершились. Прошла она извилистый путь от камеристки до гаремной наложницы, побыла почти знатной дамой и закончила тем, чем была до прихода в замок.
Идет теперь деревенская девица в город, юбками дорожную пыль метет…
* * *
Этревиль был близко только по меркам верхового человека. Пешком, оказалось, до него пылить и пылить.
Жаккетта охотно поменялась бы с рыжим местами, пусть бы она верхом с госпожой Жанной в город ехала, а он бы крестьянкой шел пешком.
Утро было холодным, только к полудню солнце вернет осеннему дню почти летнее тепло, а пока зябли руки и ноги. Жаккетта шла без плаща, мерзла и злилась.
Рядом с ней притормозила телега. На ней громоздились корзины, устланные крапивой, из которой торчали чешуйчатые хвосты. Толстый веселый дядюшка вез на продажу свежую рыбу.
— Садись, дочка! — предложил он. — Что-то шаг у тебя совсем усталый, да и лицо кислое.
— Зубы болят, — пробурчала Жаккетта и села на край. Все не пешком.
Предупреждая неизбежные вопросы «чьих родителей дочка, да откуда, да куда, да зачем», она объяснила:
— К зубодеру иду. Дупло в зубе, дергает так, что говорить сил нет!
Уважая чужую беду, возница не стал приставать с расспросами. Лишь перекинул Жаккетте дерюжку:
— Держи, холодно.
Жаккетта укуталась, подперла щеку и прикрыла глаза. Постепенно она согрелась под накидкой. В корзине за ее спиной шевелились и шлепали хвостами караси.
Медленный ход телеги убаюкивал, и Жаккетта поняла, что очень хочет спать. И свобода почему-то не радует.
Вот бы поесть хорошо да поспать плотно, тогда бы, может, и стало понятно, что они вырвались из Волчьего замка. Ведь еще вчера вечером были там.
За спиной нарастали конский топот и грохот, резкие крики и ругань. Звуки миновали телегу, зазвучали впереди.
Жаккетта чуть приподняла веки, чтобы рассмотреть пронесшихся всадников.
Волчье Солнышко с треском и блеском промчался мимо, даже не разглядев на телеге под дерюгой едущую как ни в чем не бывало среди корзин с рыбой загадочную звезду Востока, красавицу Нарджис.
* * *
У ворот Этревиля Жаккетта слезла, поблагодарила возницу и пешком вошла в город. До центра она дошла без приключений, люди виконта ей не попались. Миновала рынок и нырнула в узенький, двум человекам не разойтись, проулок. Слева нависала громада церкви, монолитной и приземистой, справа высилось здание магистрата.
Там ее ждал человек рыжего. Не то Али, не то Махмуд.
— Хорошо, госпожа! — улыбнулся он. — Все пришел, один ты не пришел. Тебя ждал.
— Пойдем, — кивнула Жаккетта. — А это далеко?
— Далеко, госпожа. Другой конец город.
— Плохо, устала я, — вздохнула Жаккетта. — Но раз надо, пошли. А что там?
— Господин жилье снял, — объяснил араб. — Гостиница нельзя, враг будет знать. Жилье можно.
— А ты кто, Али или Махмуд? — спросила Жаккетта.
