— Не смей! — Пол притянул Ханну к себе, все еще продолжая смотреть на дверь, как будто боялся, что взгляд на нее может превратить ее страхи в реальность. — Я не хочу думать об этом, — прошептал он.
Он дрожал. Она прижала руку к его груди и почувствовала, как сильно колотится его сердце… невежество не значит невинность, но ГРЕХ…
— Пойди прими душ, — предложил Пол. — Я спущусь к Лили.
11.20
— 6 °C
— Не упустите шанс! За доллар! Помогите вернуть домой Джоша! — Голос Ала Джексона разносился по парку из киоска Старшей хоккейной лиги. Он нашел ритм и придерживался его, повторяя скандирование с регулярностью метронома. Голос напоминал карнавального зазывалу, который заманивал наивных людей в сети мошенников.
У Ханны свело живот. Она шла через парк, рассматривая сюрреалистическую версию ежегодной ярмарки Дня снега. Деревянные киоски, украшенные красочными гирляндами, заполнили аллеи и дорожки парка. Позади них грохотали переносные обогреватели, выплевывая облака пара в холодный воздух. Толпа людей в полной зимней экипировке, казалось, была готова развлекаться и наблюдать за работой ледовых скульпторов хоть весь день. Но в дополнение к обычным целям сбора средств, вроде новой формы для оркестра, компьютеров для публичной библиотеки и в фонд летнего благоустройства города, каждая игра, каждая кабинка собирала деньги на помощь в поисках Джоша.
Благородный жест. Всеобщая щедрость и великодушие. Трогательная демонстрация поддержки и любви. Ханна повторяла эти фразы снова и снова, и никак не могла избавиться от неприятного чувства, что, вырвавшись из одного кошмара, она сломя голову ворвалась в другой. Было что-то слишком по Кафке в том, чтобы наблюдать, как люди скользят один за другим вниз по холму от здания суда к огромным площадкам для игры в боулинг, и понимать, что каждый из них пожертвовал один доллар, чтобы помочь вернуть домой ее сына. Это вызывало болезненное чувство, что праздник был испорчен столькими актами отчаяния и что она была королевой этого всего, центром внимания, звездой и центром притяжения.
Ее привели к волонтерам, которые разместились в центральном павильоне, чтобы выставить на обозрение, как какого-то урода. Смотрите, как безутешная мать раздает плакаты! Наблюдайте, как женщина, виновная во всем происшедшем, прикалывает желтые ленточки на грудь преданным ей друзьям!
Ханна чувствовала на себе пристальные взгляды репортеров. Уже во второй раз они добрались до нее, обрушив бесконечный поток вопросов о ее самочувствии, о сознании вины и подозрениях, делая заявки на эксклюзивное интервью. Она в конце концов сделала заявление с призывом возвратить Джоша, но они не были удовлетворены. Как стая голодных собак, которым было брошено несколько кусочков мяса, они кружили вокруг и не выпускали ее из поля зрения, надеясь на большее. Она не могла ни двигаться, ни говорить, ни высморкаться, не чувствуя направленных на нее зум-объективов фотокамер.
Лица некоторых телевизионщиков были ей знакомы. У нее редко выпадало свободное время, чтобы сесть и посмотреть новости, но в шесть и десять они всегда звучали как фон на заднем плане, где бы она ни была. Жители Миннесоты не пропускали своих новостей; это было что-то вроде ритуала среди местных жителей. Кроме событий, происходящих в Городах, ничего особенного в штате, как правило, не случалось, но все настаивали, чтобы в конце дня им сообщались даже незначительные события. Ханна смогла вспомнить даже имена нескольких репортеров из Городов-Близнецов.
Некоторые станции сами открыли павильоны, чтобы помочь заработать деньги для поиска. На аллее ниже киоска волонтерского центра метеоролог с одиннадцатого канала предлагал свое лицо в качестве цели для кремовых тортов. «Стар трибьюн» объединилась с Ассоциацией полицейских, чтобы брать отпечатки пальцев и фотографировать детей по доллару за ребенка — в целях безопасности, о которых большинство родителей в Оленьем Озере никогда не задумывалось.
Благородный жест. Всеобщая щедрость и великодушие. Трогательная демонстрация поддержки и любви.
Жуткая драма, и внимание всех было сфокусировано на ней.
Это — твоя собственная ошибка, Ханна. Ты хочешь сделать что-то, чтобы взять на себя ответственность, как привыкла делать всегда.
Но она не могла найти в себе силы, чтобы оказаться в роли лидера. Она чувствовала себя опустошенной, подавленной. У нее закружилась голова, Ханна закрыла глаза и прислонилась к прилавку.
— Доктор Гаррисон, вы в порядке?
— Похоже, она сейчас упадет в обморок!
— Не следует ли вызвать врача?
— Она сама врач!
— Ну, не может же она лечить саму себя.
— Но адвокаты…
— Что насчет адвокатов?
Фрагменты беседы доносились до Ханны как будто издалека из длинного туннеля. Мир качался у нее под ногами.
— Простите, леди. Я думаю, что доктору Гаррисон, возможно, необходим небольшой перерыв. Разве я не прав, Ханна?
Она почувствовала сильную руку, нежно коснувшуюся ее руки, и заставила себя открыть глаза. На нее с беспокойством смотрел отец Том.
— Вам необходимо побыть в тишине, — сказал он мягко.
— Да…
Слово с трудом слетело с губ, когда земля, казалось, ушла у нее из-под ног. Он успел подхватить Ханну и повел ее через площадь к центру волонтеров. Ханна приложила все усилия, чтобы самостоятельно передвигать ногами. Репортеры двинулись на них, операторы и фотографы перекрыли путь к отступлению.
— Пожалуйста, парни. — Отец Том говорил резко. — Поимейте хоть немного совести. Разве вы не видите, что ей уже достаточно для одного дня?
Очевидно, не желая гневить Бога, они отступили с дороги, но Ханна все еще могла слышать щелчки затворов фотоаппаратов и жужжание видеокамер, пока они не приблизились к ограждению.
— Как вы? — спросил отец Том. — Вы сможете перейти через дорогу?
Ханна заставила себя кивнуть, хотя вовсе не была уверена, что не развалится по пути. Из чувства самосохранения она уцепилась рукой за Тома Маккоя и прижалась к нему, благодаря Бога за его силу.
— Вот это правильно, — одобрил он. — Вы просто держи`тесь, Ханна. А я не позволю вам упасть.
Он привел Ханну в центр волонтеров, где добровольцы, оторвавшись от телефонных звонков и мигающих курсоров на мониторах, во все глаза уставились на них. Ханна опустила голову, смущенная, что ее могут видеть такой слабой и, более того, плотно прижимающейся к городскому священнику. Но отец Том тут же пресек ее слабые попытки отстраниться от него. С решимостью на лице, он повел ее в помещение бывшего склада, где сейчас волонтеры оборудовали место для кофе-брейков, установив там столы и стулья.
Он усадил Ханну на стул и выгнал из комнаты всех любопытных и заинтересованных зрителей, за исключением Кристофера Приста, который приехал, чтобы передать волонтерам кофе и сахар. Профессор быстро поставил на стол бумажную тарелку с домашними пирожными, а Том налил кофе в чашку и буквально втиснул ее в руки Ханны.
— Пейте! — приказал он. — Вы похожи на ледяную скульптуру. Моя машина там, у запасного выхода. Я пойду прогрею мотор, а затем отвезу вас домой.
Ханна пробормотала слова благодарности, пытаясь весело улыбнуться. Но сострадание в его глазах позволило ей отказаться от усилий. Сострадание, но не жалость. Предложение силы, дружбы. Он рассеянно провел пальцами по ее щеке, как будто делал это каждый день, и Ханна почувствовала легкое покалывание, как от слабого электрического разряда. Она откинулась на спинку стула, мысленно отчитав себя за такую реакцию. Он был отцом Томом, священником, духовником, бывшим ковбоем, рассеянным пастырем-пастухом стада прихожан Святого Элизиуса.
— Вы снова забыли свои перчатки, — укоризненно прошептала она.
Он вытащил перчатки из карманов и помахал ими перед нею, затем двинулся к запасному выходу. Ханна перенесла все свое внимание на кофейную чашку, согревающую ее руки, чтобы направить мысли на что-нибудь более приземленное. Она сделала глоток дымящегося варева, удивляясь чувству облегчения после своего выбора.
— Помнится, вы пьете кофе с молоком, — заметил профессор, лукаво поглядывая на нее блестящими от гордости глазами. — Вы сидели за столом напротив меня на обеде торговой палаты в прошлом году.
— И вы это запомнили? — удивленно произнесла Ханна с легкой улыбкой на губах.
Он присел спиной к краю другого стола, засунув руки в карманы длинного черного пуховика, который выглядел на нем, как цирковой костюм с надувными мышцами. Его голова на тощей шее торчала над воротником.
— У меня хорошая память на мелочи, — сказал он. — У меня не было случая сказать вам, как я сожалею о Джоше.
— Спасибо, — пробормотала она, отводя глаза в сторону. Какой странный ритуал, манерный танец соболезнований. Одни люди считают своим долгом извиниться за что-то, в чем они не виноваты, а другим приходится цивилизованно благодарить их за это. Новый для нее аспект ее роли жертвы, с которой она не могла смириться.
