— У меня хорошая память на мелочи, — сказал он. — У меня не было случая сказать вам, как я сожалею о Джоше.
— Спасибо, — пробормотала она, отводя глаза в сторону. Какой странный ритуал, манерный танец соболезнований. Одни люди считают своим долгом извиниться за что-то, в чем они не виноваты, а другим приходится цивилизованно благодарить их за это. Новый для нее аспект ее роли жертвы, с которой она не могла смириться.
Она чувствовала, что профессор смотрит на нее упорно, изучающе, как он изучал все, что было живым и дышало, но не могло быть подключено к электрической розетке, машины он понимал гораздо лучше.
— Полагаю, я не очень хорошо справляюсь с ситуацией, — призналась она.
— А что вы думаете, как вы должны это делать?
— Я не знаю. Лучше. Как-то иначе…
Он наклонил голову в одну сторону в позе, напоминающей андроида Дейту из «Звездного пути». Один из любимых сериалов Джоша. Воспоминание кольнуло ее, как игла.
— Любопытно, — сказал Прист, — люди дошли до такой точки, где они уже чувствуют, что вся их жизнь заранее запрограммирована на все, что происходит. Спонтанная реакция — правило природы; люди не могут контролировать свои действия больше, чем они могут контролировать случайные события, которые их вызывают. И тем не менее они пытаются делать это. Вы не должны извиняться, Ханна. Просто позвольте себе реагировать.
Печальная улыбка скользнула по ее губам, когда она сделала еще один глоток кофе.
— Легче сказать, чем сделать. Я чувствую, что вовлечена в игру, но у меня нет сценария.
Профессор сжал губы и замурлыкал какую-то нотку, задумавшись. Ханна представила, как в его мозгу что-то защелкало и затрещало, как в компьютере при обработке информации.
— Я должна поблагодарить вас, пока есть такая возможность, — сказала она, наблюдая через открытую дверь в бывший демонстрационный зал противопожарных приборов за незнакомыми людьми, которые, искоса поглядывая на экраны компьютеров, заполняли конверты ориентировками. — Мы действительно ценим ваш талант и время, которое вы и ваши студенты потратили. Все так старались быть полезными.
Намек румянца появился на его бледных щеках, когда он протестующе взмахнул рукой.
— Это самое малое, что мы можем сделать.
Дверь запасного выхода открылась, и отец Том в запотевших с мороза очках резко ворвался в зал в облаках выхлопных газов.
— Пойдемте, доктор. Если мы поторопимся, то еще сможем оставить репортеров с носом.
Он бросил ей длинный, отвратительный шарф, связанный из непонятно какого цвета ниток, и черную бейсболку с надписью КОМАНДА БОГА, большими белыми печатными буквами.
— Что это? — ужаснулась Ханна.
Из кармана куртки Маккой вытащил пару поддельных очков с большим пластмассовым носом и приклеенными к нему усами. Он щелкнул дужками очков и нацепил их ей на лицо, затем улыбнулся произведенному эффекту.
— Ваша маскировка.
12.04
— 6 °C
— Конечно, я не лучший повар на свете, но разогреть в микроволновке эти восхитительные остатки обеда смогу.
— Пахнет замечательно, — сказала Ханна покорно, без энтузиазма, когда Маккой поставил на стол перед ней керамическую тарелку с тушеной говядиной. Это было похоже на фотографию c обложки журнала к Женскому дню. Толстые куски мяса с картофелем, ярко-оранжевые диски моркови, горошек, столь же зеленый, как весенняя трава, все в густом, аппетитном соусе. Очень жаль, что у нее не было никакого желания съесть это.
— Даже не думайте отказываться, — предупредил отец Том, подвигая свой стул к столу напротив нее. — Или вы съедите это сами, или мне придется кормить вас с ложечки. Вам нужно поесть, Ханна. Вы чуть не упали в обморок.
Неохотно она взяла вилку и зацепила кусочек моркови. Ее рука дрожала, когда она поднесла его ко рту. Том хищно, как ястреб, наблюдал за ней, пока Ханна долго жевала морковь и наконец проглотила ее. Он открутил крышку на бутылке «Злого Эля Пита» и протянул ее ей через стол.
— Улучшает аппетит, — объяснил он, подмигивая. — Сказал, как истинный ирландец, а?
Ханна тихо рассмеялась. Она попробовала маленький кусочек говядины и запила его элем. Они сидели на кухне в доме приходского священника — в большом, старом, в викторианском стиле доме, который занял участок позади церкви Святого Элизиуса. В былые времена, не скудные на духовенство, он служил и домом, и отелем для священников. В пятидесятые годы он был также и «Домом трезвости», в котором священники-алкоголики имели возможность начать процесс своего возвращения к нормальной жизни. Теперь в этом доме жил один отец Том. Он закрыл весь второй этаж, чтобы сохранять тепло.
Кухня была солнечной, со старыми шкафами со стеклянными дверцами и желтыми, как чайная заварка, обоями. Маленький стол был задвинут в нишу, чтобы не мешать передвижению по кухне. В доме не было никого, кроме них двоих.
— Спасибо, что спасли меня, — сказала Ханна, опустив глаза.
Том намазал маслом кусок домашнего хлеба и протянул Ханне. Ей было стыдно признаться в своей слабости, и Том видел это ясно, так же как и раньше, в своем доме, она постеснялась поплакать на его плече. Она всегда была слишком смелой, независимой. Ему было мучительно больно смотреть, как и теперь она старается пройти через испытания, как положено Ханне Гаррисон, которую все знали в Оленьем Озере, знали и любили за спокойствие, стоическое и уверенное поведение, за достаточную мудрость при решении чужих проблем. Спокойствие и уверенность теперь разрушены, уничтожены единственным ударом. Она потерялась, и Том, увы, не видел ни единой попытки со стороны Пола помочь ей сориентироваться.
Каким же слепым должен быть человек, чтобы, имея возможность постоянно видеть Ханну, не замечать, какая драгоценность находится рядом с ним?
— Я знаю, все стараются помочь, — сказала она слабым, напряженным голосом. — Они такие замечательные, это просто… это… Это — все так… неправильно…
Она подняла голову и посмотрела на него, боль и смятение плавали в ее голубых глазах. Ее волосы были все еще в беспорядке после бейсболки. Вьющиеся золотые пряди упали на лоб и струились вниз по щеке. Она была похожа на ангела, который долго спускался на землю со своего облака.
— Это неправильно, — прошептала она. — Это как будто мы на поезде, который слетел с рельсов, и никто не может остановить его. Я хочу заставить его остановиться.
— Не думаю, что мы сможем, Ханна, — признался он печально. — Мы можем только держаться крепче в этой поездке.
Он потянулся через стол и молча предложил ей руку. По понятным причинам, простым причинам, в которых он не признался бы даже в самых глубоких, дальних и тайных уголках своего разума. По причинам, которых она никогда не могла знать и, вероятно, даже о существовании которых она никогда не будет подозревать. Так разве это плохо? Но лучше не отвечать себе на этот вопрос, потому что тогда посыпались бы новые, а вот на них ответить было бы сложнее. Ничто не имело значения в этот момент, кроме того, чтобы дать Ханне некоторое утешение, какой-то знак, что она не одинока.
Единственная слеза просочилась сквозь ее ресницы. Ханна медленно скользнула рукой по столу и дотронулась до его ладони. Их ладони точно совпали друг с другом, пальцы непроизвольно переплелись. От теплоты соприкосновения и неясных чувств, что зашевелились внутри, у Ханны широко распахнулись глаза.
— Я изменил бы все для вас, если б мог, Ханна, — выдохнул он. — Если бы я мог сотворить чудо, я сотворил бы его сразу.
Ханна подумала, что ей следовало бы поблагодарить его, но не смогла высказать ни слова. Казалось, она не смогла бы сделать ничего, кроме как ухватиться за его руку и держать ее, чувствуя спокойную силу и уверенность, которые он предложил ей. Она не могла освободиться от чувства злой иронии, что единственным человеком, готовым разделить ее бремя и помочь ей выдержать это испытание, был не ее муж, а ее священник.
Она почувствовала вторжение за секунду до того, как раздалось покашливание Альберта Флетчера. Ощущение его гнева и неодобрения испортило момент, как если бы ее кожу испачкали сажей. Ханна резко перевела взгляд на подвальную дверь и мысленно прокляла себя и Флетчера. Она поспешила освободиться от крепкой хватки руки отца Тома. Как долго Флетчер стоял там? У него что, не было другого дела, как шпионить за ними или, нахмурившись, глядеть, как будто поймал их за чем-то предосудительным? И у нее не было причины чувствовать себя виноватой… Но она почувствовала себя именно так.
— Привет, Альберт! — Том отпустил руку Ханны и прижал свою к груди. — Ты что, решил довести нас до сердечного приступа, так, что ли? Что, черт возьми, ты делал в подвале?
Дьякон окинул его мрачным взглядом. Он был одет в свои обычные черные брюки, водолазку и старую утепленную куртку — привычка, которая, возможно, выросла из траурной одежды после смерти жены или из его навязчивой идеи с церковью. В руках он держал картонную коробку внушительного размера с водяными разводами, покрытую белой пленкой плесени. Ее затхлый запах начал перекрывать аромат тушеного мяса.
