за тридцать лет до того.
Федор Павлович – грешник. Он пьет; он богохульствует; он пьянствует; он пренебрегает своими сыновьями; он копит деньги; он пытается соблазнить женщину, которую любит его сын. Его алчность и похоть не знают границ. Федор Павлович виновен. Грехи отца возбуждают гнев сына и грозят увековечить на поколения вперед архетипический цикл греха и возмездия. Когда в келье Зосимы разгневанный Дмитрий восклицает: «Зачем живет такой человек?» [Достоевский 1976а: 69], он задает главный вопрос романа. Федор Павлович Карамазов воплощает в себе принцип жизни. Лейтмотив жизни, живости и оживленности сопутствует ему на протяжении всего романа. Он является носителем семени, о котором говорится в эпиграфе к роману, взятом из Евангелия от Иоанна, – семени, которое, как учит Зосима, падает на землю из иных миров. Федор Павлович направляет все свои усилия на то, чтобы как можно дольше оставаться живым и бодрым, включая способность сеять свое семя – даже тогда, когда, как он говорит Алеше, он потеряет всякую привлекательность и женщины перестанут приходить к нему по доброй воле [Достоевский 1976а: 57]. Любое покушение на Федора Павловича Карамазова – это покушение на саму жизнь.
Хотя создатель Федора Павловича – страстный христианин, языческая сущность этого персонажа бросается в глаза. Проводники человеческой жизни на землю, он и еще одна отцовская фигура в романе, старец Зосима, вместе создают концепцию, которая проверяет границы христианской традиции. Зосима учит, что «Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло всё, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным…» [Достоевский 1976а: 290]. За семнадцать столетий до того, как Достоевский написал «Братьев Карамазовых», египтянин Птолемей учил, что
…души <…> были осколками звезд – фрагментами небесного света, которые упали на землю и запачкались при прохождении через земную атмосферу. Пятна на них являются человеческими свойствами – например, похотливостью (если эти осколки звездного света пролетали слишком близко от планеты любви Венеры) или гневливостью, если они закоптились от воинственного Марса.
На этом пикантном языческом фундаменте живший в XIII веке итальянский врач и философ Таддео Альдеротти построил учение, гласившее, что «душа возникает из того семени, которое создает тело» [Rubin 2004: 68–69]. Федор Павлович является транспортным средством, посредством которого человеческие души-семена перемещаются на землю. Его любовь к женщинам, вину и сластям (сладострастие, которое сгноило его зубы и плоть) – это дионисийство, лучше всего выраженное его сыном Дмитрием в поэме «Исповедь горячего сердца. В стихах». Культ жизни, являющийся основой дионисийских празднеств, включает в себя отдание должного меду и вину и связан с брожением славянского питного меда[151]. Дионисийство Федора Павловича «направлено на жизнь и утверждение жизни, а не на покорность и отрицание» [Berkson 2000: 62][152]. Подчеркивая функцию старика Карамазова как воплощения принципа жизни, Достоевский представляет его – не его личность, а саму его жизнь – как противоядие болезненному пессимизму его сына Ивана и других разделенных персонажей, чьи умствования (которые Человек из подполья называет «началом смерти») отвлекают их от полноценной физической и эмоциональной жизни на этой земле. Таким образом, убийство, завершающее его жизнь «трагической и темной кончиной» [Достоевский 1976а: 7], представляет собой символическое покушение на первичные корни самой жизни.
Федор Павлович внушает окружающим – как героям романа, так и читателям – физическое, психологическое и духовное отвращение. Мы, естественно, сочувствуем его сыновьям и их проблемам: любви Дмитрия к Грушеньке с ее сложностями и противоречиями, интеллектуальным и моральным мукам Ивана и попыткам Алеши сохранить свою духовную чистоту. Мы видим Федора Павловича с их точки зрения и воспринимаем его главным образом как помеху их счастью. Само собой разумеется, мы сопереживаем их покойным матерям. Однако более высокий уровень абстракции, который я уже рекомендовала как средство понять произведения Достоевского, вынудит нас расположить моральную ось его величайшего романа иначе. Зло никогда не бывает эксклюзивным свойством кого-то одного. В «Братьях Карамазовых», как и в «Игроке» и других произведениях, принцип жизни несет в себе благодать и спасение и противостоит мертвым ценностям рациональности, математики и денег. Жизненная сила привлекает жен Федора Павловича к нему и создает его сыновей; борьба сыновей против этой силы заставляет их жить и не дает угаснуть сюжету романа. Можно сказать, что Федор Павлович виновен в том, что он жив. Если матери ему противостоят, значит, в символическом мире Достоевского они противостоят самой жизни – даже в тот момент, когда рождают эту жизнь на свет. Над ними также тяготеет бремя вины. Каков же характер этой вины?
При своем незабываемом первом появлении на страницах романа Федор Павлович уже несет на себе видимые следы прожитой с размахом жизни. Каждая деталь его описания указывает на продолжающийся процесс жизни и неизбежно сопутствующего ей разложения:
Я уже говорил, что он очень обрюзг. Физиономия его представляла к тому времени что-то резко свидетельствовавшее о характеристике и сущности всей прожитой им жизни. Кроме длинных и мясистых мешочков под маленькими его глазами, вечно наглыми, подозрительными и насмешливыми, кроме множества глубоких морщинок на его маленьком, но жирненьком личике, к острому подбородку его подвешивался еще большой кадык, мясистый и продолговатый, как кошелек, что придавало ему какой-то отвратительно сладострастный вид. Прибавьте к тому плотоядный, длинный рот, с пухлыми губами, из-под которых виднелись маленькие обломки черных, почти истлевших зубов. Он брызгался слюной каждый раз, когда начинал говорить [Достоевский 1976а: 22].
Продолжительное потакание своим чувственным наклонностям, о котором столь очевидно свидетельствует внешность Федора Павловича, возбуждает в нас нравственное возмущение и оскорбляет наше чувство прекрасного. Как и рассказчику, нам трудно понять, «как именно случилось, что девушка с приданым, да еще красивая и, сверх того, из бойких умниц, столь нередких у нас в теперешнее поколение, но появлявшихся уже и в прошлом, могла выйти замуж за такого ничтожного “мозгляка”…» [Достоевский 1976а: 7–8].
Когда первая жена Федора Павловича, Аделаида Ивановна, вышла за него замуж без позволения родителей, он был моложе примерно на тридцать лет – то есть моложе, чем его сын Дмитрий на время действия романа. Читатели часто обращают внимание на то, что Дмитрий, Иван и Алеша воплощают разные стороны характера своего отца; посмотрим же на этот вопрос с другой стороны. Федор Павлович, должно быть, очень походил на своих сыновей, когда был молод, как они. Рассказчик отмечает прежде всего те черты, которые накладывает возраст, то есть те, которые свидетельствуют о течении жизни, а не те,
