даже догадываться. Я знаю, что существо, которое я видел умирающим, не было Мэри, и все же в предсмертной агонии глаза Мэри взглянули в мои глаза. Есть ли кто-то, кто сможет отыскать последнее звено в этой цепи чудовищных загадок, мне неведомо, но если есть человек, который на такое способен, то это вы, Реймонд. А если тайна вам известна, только вам решать, рассказывать о ней или нет.
Я пишу вам это письмо сразу по возвращении в город. Последние несколько дней я провел в сельской местности; возможно, вы догадаетесь, где именно. В то время как ужас и изумление в Лондоне достигли предела – ибо «миссис Бомон», как я вам уже говорил, была хорошо известна в свете, – я написал своему приятелю, доктору Филипсу, коротко изложил – а скорее даже намекнул на то, что произошло, – и попросил сообщить название деревни, где произошли события, которые он мне излагал. Название он мне сообщил – как он сказал, без особых колебаний, поскольку родители Рэйчел умерли, а вся прочая родня переселилась к родственнику, живущему в штате Вашингтон, за полгода до этого. Филипс сообщил, что родители девочки, несомненно, умерли от горя и ужаса, вызванного чудовищной смертью их дочери, и всем, что предшествовало ее смерти. Вечером того же дня, когда я получил письмо Филипса, я был уже в Каэрмене и стоял под замшелыми римскими стенами, выбеленными зимами семнадцати столетий. Я смотрел на луг, где некогда высился древний храм «Бога Глубин», и видел дом, сияющий в лучах солнца, тот самый дом, где некогда жила Хелен. В Каэрмене я провел несколько дней. Я обнаружил, что местным мало что известно, а понимают они и того меньше. Те, с кем я обсуждал эту историю, удивлялись, что антиквар (я представился антикваром) интересуется деревенской трагедией. Мне изложили самую примитивную бытовую версию, ну, а я, как вы догадываетесь, не стал им рассказывать того, что знал. Большую часть времени я проводил в большом лесу, что начинается сразу за деревней, взбирается на склон холма и спускается к реке, текущей в долине – еще одна прелестная речная долина, Реймонд, в точности такая же, как та, которой мы любовались однажды летним вечером, прогуливаясь перед вашим домом. Немало часов я бродил по лесным лабиринтам, сворачивая то налево, то направо, медленно шагая по длинным аллеям в подлеске, тенистым и прохладным даже под полуденным солнцем, и останавливаясь под огромными дубами; лежа в невысокой траве на поляне, где ветерок приносил издалека слабый, нежный аромат шиповника, смешанный с тяжелым запахом бузины: оба они, сливаясь воедино, становятся похожи на благовония в комнате покойника, пары ладана и разложения. Я стоял на опушке леса, любуясь торжественной процессией наперстянок, вздымающихся над зарослями папоротника и полыхающих алым в солнечном свете, а за ними – густыми зарослями плотного подлеска, где родники бьют из скалы, питая склизкие, поганые водоросли. Но во всех своих скитаниях я избегал одного уголка леса – и только вчера взобрался наконец на вершину холма и вышел на древнюю римскую дорогу, что прошивает насквозь самую высокую часть леса. Вот здесь они и шли, Хелен и Рэйчел, вдоль этой безмолвной дороги, выстеленной зеленым дерном, огражденной с обеих сторон высокими валами красной земли и изгородями блестящего бука; и я тоже пошел по их стопам, время от времени поглядывая в просветы между стволами. По одну сторону лес круто уходил вниз, простираясь, сколько хватало глаз, направо и налево, и спускался на равнину, за которой виднелось желтое море и земля за ним. По другую же сторону виднелась долина, и река, и холмы за холмами, точно волны, и лес, и луг, и пшеничное поле, и сияющие белые домики, и могучая стена горы, и далекие голубые пики на севере. И так наконец я пришел в то самое место. Дорога пошла вверх, поднимаясь на пологий склон, и расширилась в открытое пространство, окруженное стеною густого подлеска, а потом, вновь сузившись, ушла вдаль, в бледно-голубую дымку жаркого летнего марева. На этой-то славной летней полянке Рэйчел оставила девочку и встретила – кого? Кто скажет? Я не стал задерживаться там надолго.
В городке близ Каэрмена есть музей, где хранятся, по большей части, всякие римские находки, обнаруженные по соседству в разное время. На следующий день после своего приезда я дошел до означенного городка и воспользовался случаем побывать в этом музее. После того, как я вдоволь насмотрелся на тесаные камни, надгробия, кольца, монеты и фрагменты мозаичных полов, которые там хранятся, мне показали квадратный столбик белого камня, который не так давно обнаружили в том лесу, о котором шла речь, более того – на той самой поляне, где римская дорога расширяется. На одной из сторон столбика была надпись, которую я срисовал. Некоторые буквы стерлись, но я не сомневаюсь, что верно дополнил недостающее. Надпись читается так:
DEVOMNODENTi
FLAvISSENILISPOSSVit
PROPTERNVPtias
qua SVIDITSVBVMBra
«Великому богу Ноденсу[69] (богу Великой Бездны или Глубин) Флавий Сенилий воздвиг сей столп в честь брака, который он видел под тенью».
Музейный смотритель заверил меня, что местные антиквары весьма озадачены, не самой надписью или трудностями с ее переводом, но обстоятельствами или обрядом, который тут упоминается.
…И вот теперь, дорогой Кларк, что до вашего рассказа о Хелен Воан, которая, по вашим словам, умерла при самых чудовищных, почти немыслимо ужасающих обстоятельствах. Ваш рассказ, конечно, интересен, но многое – да нет, все то, что вы сообщили, я уже знал. Я могу понять странное сходство, которое вы отметили в портрете и настоящем лице: вы ведь видели мать Хелен. Помните ту тихую летнюю ночь много лет назад, когда я говорил с вами о мире за тенями и о боге Пане? Помните Мэри? Она и была матерью Хелен Воан, что родилась девять месяцев спустя после той ночи.
Разум к Мэри так и не вернулся. Она лежала в постели не вставая, так, как вы ее видели, а через несколько дней после рождения ребенка скончалась. Мне кажется, что под конец она все же узнала меня; я стоял у кровати, и на миг в ее глазах промелькнуло нечто странное, а потом она содрогнулась, застонала и умерла. Да, в ту ночь, в вашем присутствии, я сотворил дурное дело: я взломал двери дома жизни, не зная и не заботясь о том, что может войти или выйти наружу. Да, я помню, как вы мне тогда говорили, достаточно резко – и достаточно справедливо, в каком-то
