Когда мы поднимались по крутым ступенькам, у Лили начался приступ тахикардии. Она шла с трудом, опираясь на руку доктора. И вот уже второй «Мерседес» отправился в Пекин, увозя врача и его пациентку.
Однако группа работников телевидения — ия вместе с ними — на этом не остановилась: мы отправились снимать знаменитую площадь Тяньаньмэнь, которая, как говорят, вмещает миллион человек… В этот холодный день она была пуста, на ней было только несколько человек, они запускали бумажных змеев, радуясь сильному ветру. Постепенно мои спутники начали чихать, жаловаться на головную боль и на усталость. Самой крепкой оказалась я. Тем не менее, съемки продолжались. Переводчик показал мне на грандиозный дворец Всекитайского собрания народных представителей, куда ведет монументальная лестница. В этот дворец мы приглашены были вечером на торжественный обед, и, по словам того же переводчика, это была «великая честь, которой, помимо глав государств, была до сих пор удостоена только госпожа Помпиду».
В конце концов, работники телевидения выбились из сил. Они не чуяли под собой ног. По их мнению, снимать за обедом будет особенно нечего. Они ошиблись. Длинная анфилада залов, каждый из которых посвящен той или иной провинции страны, заслуживает внимания. В одном из этих залов был накрыт стол на 20 персон, но в этом просторном помещении он казался совсем небольшим.
Снова звучали тосты, и я вновь провозгласила тост в память о генерале де Голле.
— Приезжайте снова! — сказал мне господин Пэн Чжэнь, председатель Постоянного комитета Собрания народных представителей, пригласивший меня в страну. — Не все китайцы могли вас увидеть!
Когда некоторое время спустя, уже в Париже, я встретилась с советником нашего посольства по вопросам культуры, он мне сказал:
— Знаете, сколько кассет с вашими песнями продано в Пекине и Шанхае? Три миллиона!
Из Китая хочется увезти как можно больше сувениров, до такой степени искусны местные ремесленники — как чудесны их изделия из слоновой кости или дерева, расшитые с неповторимым мастерством шелка! В моем музее есть две вазы. Одна — старинная, изысканной формы, снаружи она — ярко-красная, а внутри — синяя. Ее вручил мне председатель Китайской Республики Ли Сяньнянь.
Позднее, в конце обеда, который дал в его честь в парижской мэрии Жак Ширак, я спела для китайского гостя полюбившуюся мне песню о цветке жасмина, возобновив тем самым знакомство, начавшееся в Пекине.
Вторая ваза — совсем крошечная. Вернее сказать, это изящно расписанный фарфоровый бокал: на нем изображен мостик, деревня и четыре человеческие фигурки. Я купила его на Птичьем рынке за несколько юаней. Для меня это пустяковые деньги, а для китайцев — большие. И все же даже самый скромный из них экономит на всем, чтобы купить такой бокал в подарок своей птице, сидящей в клетке, и держать в нем свежую воду. Ибо теперь на птицу в этой стране смотрят как на дар небес.
Моя судьба
1986 год — двадцатый год моего служения песне — начался с выступления во Дворце конгрессов в Париже и закончился в другом дворце, королевском, в Рабате.
Мой сольный концерт во дворце короля Марокко был отмечен печатью тайны. На нем должны были присутствовать только гости короля Хасана П. Мы жили уже несколько дней в Марракеше, но всё еще точно не знали ни дня концерта, ни того, где он будет проходить. Быть может, в Марракеше, где находится излюбленный дворец короля, или в Фесе, или в Рабате. Нас попросили не вести разговоров по этому поводу. В это время года гостиница «Мамуниа» была переполнена, казалось, весь Париж надумал встретить Новый год под лучами здешнего солнца. Вот почему в гостинице должен был состояться гала-концерт, и все думали, что я потому сюда и приехала. А мы между тем ждали распоряжений.
Пребывание в Марракеше было довольно приятным; город этот — сплошное очарование, чего стоит одна его пальмовая роща! К тому же здесь находились некоторые наши друзья, среди них и Патрик Сабатье. Это позволило нам, устроившись возле бассейна, условиться о содержании программы «Для широкой публики»: он собирался осуществить ее в январе. В соседнем саду 60 садовников вручную тщательно приводили в порядок газон вокруг мандариновых и апельсиновых деревьев; от аромата ирисов и нарциссов слегка кружилась голова.
Наконец 30 декабря все прояснилось: прибыли долгожданные распоряжения, прибыли и автомобили, чтобы доставить нас в Рабат.
Нам отвели комнаты в отеле «Хилтон». Представитель двора, объясняя, какого рода песни предпочитает король, сказал: «Он сам вас пригласил, стало быть, вы ему нравитесь, вы и ваш репертуар…»
На следующий день я репетировала в большой гостиной дворца, убранной в восточном стиле; она выходила в галерею, украшенную мозаикой и каменным кружевом. Декораторы развешивали гирлянды цветов и златотканые драпировки; внезапно они разом замерли. Дело в том, что в галерею вошел король, которому захотелось послушать, как я репетирую. Меня знаком попросили остановиться, а потом — подойти к дверям. В галерее я увидела короля.
На нем было простое одеяние — «джеллаба»[43]. Но не узнать его было нельзя — портреты короля выставлены во всех витринах города. Он осведомился, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь, хорошо ли себя чувствую. А затем бесшумно удалился, так же как и пришел.
Вечером я переодевалась в небольшой комнате, без сомнения, служившей артистической, ибо на стенах в ней висели портреты танцоров Бежара. Во всех коридорах стояла охрана. Нас попросили не приносить с собой фотоаппаратов, что сильно огорчило 11 моих музыкантов. В самом деле, дворцовые сады были так чудесны, галерея так красива, такого дива больше нигде не увидишь.
В восемь часов 45 минут вечера я была готова. Так было условлено. Но затем началось долгое ожидание. Что случилось? Время от времени представитель двора приходил, чтобы нас успокоить: король сам рассаживает своих гостей. Сквозь опущенный занавес на сцену доносился шум голосов; наш заведующий постановочной частью с некоторой тревогой заглянул в щелку.
— Там еще не все в сборе, — тихо сказал он.
Потом он шепнул мне, что наследный принц Саудовской Аравии уже сидит в кресле в середине зала. Рядом с ним уселся король Хасан. Левую половину зала занимали женщины в национальных марокканских нарядах, расшитых золотом; все они украсили себя драгоценностями. Справа разместились мужчины. А между теми и другими — во всю длину зала — стояли ширмы, служившие преградой нескромным взорам. Такова традиция. Король подал знак: можно было поднимать занавес.
Я была сильно взволнованна. Свет прожекторов слепил меня, и я почти ничего не видела. Только смутно различала короля и недоумевала, почему он слегка шевелится. Потом услышала, что он воскликнул «браво» и этот возглас дружно подхватили все мужчины в зале. Когда я ушла за кулисы, наблюдавшая за публикой Матита сказала мне:
— Он не просто аплодировал, когда ты пела, он отбивал такт и даже негромко вторил тебе!
Я вернулась на сцену, чтобы поклониться зрителям. Ко мне поднялся король с большим букетом цветов; затем он пожал руку музыкантам. Судя по всему, он был в восторге.
Я была в артистической уборной и уже собиралась надеть свитер, когда туда вошел с сияющим лицом представитель двора и сообщил, что король приглашает нас на ужин. Я собралась было вновь облачиться в свое концертное платье от Кардена, но тут появилась придворная дама со свертком, завернутым в белоснежное, искусно расшитое полотно. Осторожно развернув его, она извлекла на свет чудесное платье из красного шелка — настоящий марокканский наряд.
— Король сам выбрал для вас это платье… И просил появиться в нем за ужином, — сказал представитель двора. С этими словами он исчез.
Ко мне поспешили две камеристки. И недаром их было две. Дела хватило для обеих: сперва на меня надели платье из тяжелого шелка, расшитого золотом, а поверх него — другое, муслиновое платье, унизанное жемчугом, на котором было не меньше 80 пуговок. Я ужаснулась:
— Как я, при моем-то росте, управлюсь с этаким нарядом?
— Не тревожьтесь! — успокоила меня придворная дама. — Ведь платье со шлейфом, вам надо будет просто подобрать этот шлейф.
И она показала мне, как это делать с помощью обеих рук.
— А для того чтобы платье сидело лучше, вам принесут сейчас пояс.
Вошла другая придворная дама с футляром из светло-серой замши, она извлекла оттуда позолоченный пояс. Чувствуя, что я потяжелела на несколько килограммов, и осторожно считая шаги из боязни оступиться, я вернулась на сцену.
43
Я счастлива, потому что занимаюсь тем, о чем всю жизнь мечтала. Потому что совершилось чудо, на которое я так надеялась. Я добилась успеха, к которому стремилась… Я хотела петь для всего мира и пою для него. Я хотела даровать своим близким то, в чем они нуждались, и осуществила это…
