Назавтра мы вновь отправились в горы; на этот раз в микроавтобусе разместилась вся наша «команда». Рейшенбах захватил с собой несколько кинокамер. Было решено, что я исполню песню на фоне удивительных пирамид. Наступал сочельник, и на горной дороге нам нередко попадались автобусы, рассчитанные на 40 пассажиров, но сейчас в них ехало не меньше 80!. На каком-то повороте наш водитель, избегая столкновения со встречной машиной, так круто свернул на обочину, что колеса нашего микроавтобуса повисли над пропастью. Франсуа, ехавший перед нами, выскочил из автомобиля с кинокамерой и крикнул:
— Какой великолепный кадр! Вылезайте быстрее! Начинаю снимать!
— Ты с ума сошел, Франсуа! Ведь позади пропасть!
Но разве можно остановить Рейшенбаха, когда у него кинокамера в руках?! Мы осторожно выбрались на дорогу опасаясь, как бы эта окаянная машина не рухнула с обрыва туда, где паслись косули. Впрочем, Франсуа, пожалуй, был бы не прочь заснять нас в обществе диких коз!
Наступил тихий вечер, канун Рождества. Среди всех церквей Рейшенбах выбрал самую бедную, самую обветшалую. Мы добирались туда три четверти часа. Ярко, будто по заказу, светила луна; наконец мы прибыли в небольшое селение.
Церковь в свое время была, видимо, красива, но теперь пол в ней заметно прогнулся.
Padre[44] ожидал нас на паперти, над которой светился. неоновый крест. Мы вошли. В церкви еще никого не было, гирлянды бумажных цветов не могли скрыть от нашего взгляда стен с облупившейся краской. Мы уселись на ветхие скамьи. И принялись ждать. Франсуа и его помощники устанавливали по углам прожекторы. Мы приехали в десять вечера. Без двадцати двенадцать начали собираться прихожане.
Сначала до нас донеслись далекие звуки песнопений, затем они зазвучали ближе, более отчетливо. Это приближались индейцы, все они шли босиком, под их пончо скрывалась убогая одежда. Распахнулась дверь, и в церковь вошли дети — тоже босые, кое-как одетые, плохо умытые. Каждый из них бережно нес в руках петуха, или ягненка, или фрукты. Дети входили и входили. Я никогда еще не видела такого Рождества. Из уст мужчин и женщин возносились к куполу песнопения, им вторили детские голоса. Мы все были потрясены. Франсуа снимал этих бедняков, освещенных прожекторами, и яркий свет, должно быть, казался несчастным невиданной роскошью. Рейшенбах снимал прихожан, а я пыталась петь вместе с ними, но не могла.
Впервые в жизни я не могла петь.
Мы вернулись в гостиницу в половине второго пополуночи. Все проголодались, но поесть было негде, всюду было закрыто. В номерах у нас была только минеральная вода и chips[45]. Франсуа отправился в город на поиски съестного. Он вернулся с несколькими банками консервов и пакетиками жареного картофеля. Он достал их в ночном кабачке. Весь городок уже спал в предвкушении завтрашнего праздника. И мы уселись за необычный рождественский ужин, состоявший из тушенки и холодного картофеля!.
На следующий день мы наблюдали рождественский карнавал. Правда, религиозный, но все-таки карнавал: катили разукрашенные повозки, несли статуэтки святых… и рвались петарды. На мне был шерстяной жакет, и Лили, боясь как бы искры от петард не обожгли мне ноги, все время оттягивала его книзу. Так что в конце дня жакет этот стал походить, скорее, на пальто!
Когда, уезжая из города, мы уже направлялись в аэропорт, Франсуа вдруг остановил машину и выскочил из нее со своей кинокамерой:
— Поглядите! Поглядите!
Открывшаяся нам панорама и в самом деле была прекрасна: среди дня, как это иногда бывает, светила луна.
— Вылезай, Мирей! Вылезай быстрее! Какое божественное зрелище! Какая красота! Какая красота!
Я вышла из машины. Мне надолго запомнилась прекрасная картина, которая предстала нашим взорам в это необычайное Рождество, встреченное в Оахаке. В руках у меня был бумажный цветок, его подарил мне на улице маленький мальчик. И в эту минуту ассисент Рейшенбаха сказал:
— В аппарате кончилась пленка.
Вот почему у меня нет этого великолепного кадра. Остался на память только бумажный цветок.
Я часто бываю в Мексике. Эта страна мила моему сердцу по многим причинам. С нею связан еще один скромный сувенир — блузка с надписью «Viva Francia»; я носила ее в дни первенства мира по футболу.
Носила с гордостью. Накал страстей во время этих соревнований был так велик, что я сама видела, как плакали бразильские футболисты, когда, понурившись, они возвращались после поражения в Гвадалахаре… Я же ехала из Гвадалахары в приподнятом настроении: наши футболисты не посрамили национальные цвета Франции. На мне были черные очки. А вот голоса не было, он «остался» на стадионе (к счастью, в тот вечер мне не нужно было петь!).
Мексиканцы были так предупредительны, что, когда наш автобус попал в чудовищную пробку, они, разглядев на наших блузках надпись «Viva Francia», хором подхватили: «Viva Francia!».
Уверенный в том, что наша команда победит и в заключительном туре, Джонни заказал торжественный обед. Пришел лишь Мишель Идальго.
— Ребята слишком огорчены тем, что проиграли, — объяснил он. Он и сам был не слишком весел.
— Печальнее всего то, что команда упустила свой последний шанс. Лучшие игроки, которые вели ее вперед, через четыре года уже не смогут участвовать в следующем мировом первенстве.
— Значит, Платини уже никогда не станет чемпионом мира?
Я сражена. Оказывается, в мире спорта еще более жестокие законы, чем в мире эстрады.
— Футбольный матч, — продолжает Идальго, — по своей напряженности не уступает фильмам Хичкока. Важнейшую роль играет душевное состояние футболиста.
— А как чувствует себя игрок, которому предлагают бить пенальти?
— Ему никто не предлагает, Мирей. Это дело добровольное. Представляешь себе, что происходит в голове у Фернандеса, когда он берет на себя смелость пробить пятый, решающий пенальти. А вдруг не забьет?! Футбол — замечательная игра: он требует от игрока лучших человеческих качеств. Именно поэтому сама того не сознавая, ты и любишь его.
Как тепло говорит Идальго о своей команде:
— Когда игроки выходят на футбольное поле, я вижу в них мужчин. А за его пределами они, скорее, дети. Ведь никто из них не получил нужного образования, школу они оставили в 13 лет и целиком посвятили себя футболу. Они должны безропотно подчиняться тренеру, едут туда, куда им укажут, играют там, где велят; ничем, кроме футбола, они не занимаются, всю жизнь сражаются на футбольных полях, а в 35 лет оказываются беззащитными перед лицом жизни! Вот почему я так их люблю! Понимаешь, Мирей?
Еще как понимаю…
Матч между командами Франции и Бельгии я видела по телевидению только мельком: меня в это время гримировали в одной из студий «Телевиза». Я должна была участвовать в прямой передаче, постановщик Джанни Мина, которого я хорошо знаю, собрал вместе моих партнеров по программе для детей «Крикри» — Пласидо Доминго и Эмманюэля, а также Педро Вергаса (он так же известен в Латинской Америке, как Тино Росси во Франции). Педро 83 года, что не помешало ему исполнить песню «Solamente una vez»[46], стоя на табурете. С другим участником передачи, Рикардо, мы исполняли дуэтом песню «Жизнь в розовом свете»; Рикардо — единственный партнер, рядом с которым я забываю о своем небольшом росте, потому что он еще ниже меня!
Джанни только-только начал расспрашивать меня о поездке в Китай, как вдруг поступила новость: «Четвертый гол! Игра закончена! Наши победили!» В полном восторге я без музыкального сопровождения затянула китайскую песню о цветке жасмина, с которой объехала весь свет. А потом для Платини, который находился в городе Пуэбла, я исполнила песню «Орлеанская дева».
В воскресенье — в последний день нашего пребывания в Мехико — надо было не только сложить чемоданы (впрочем, занималась этим Матита); мне предстояла еще репетиция перед одной из самых популярных в Мексике передач, «Siempre en domingo»[47].
Передача эта закончилась в 11 часов вечера, и мы тотчас же отправились в аэропорт. Мигель Алеман предоставил в наше распоряжение свой личный реактивный самолет. Не будь этого, мы не могли бы вовремя попасть в Нью-Йорк, где уже завтра я должна была репетировать песню в честь статуи Свободы.
Мигель подарил мне свою последнюю книгу (Жан Лартеги уже переводил ее в Париже на французский язык).
Мигель необыкновенно обаятельный человек. Еще 30 лет тому назад, окончив университет, он написал труд об искусственных спутниках Земли, ибо страстно увлекался проблемами радиосвязи. Позднее это вдохновило его на создание телевизионной мексиканской компании «Телевиза», в торжественном открытии которой я участвовала. В часы досуга он с глубоким интересом изучает тысячелетнюю историю Мексики. В каждом городе этой страны есть улица или площадь, носящая его имя. Точнее сказать, имя его отца — тоже Мигеля Алемана, который был президентом республики. Мигель-младший никогда не станет президентом: он женился на иностранке, на француженке, и это преграждает ему путь к высокому посту главы государства. Но зато его супруга Кристиана подарила ему трех дочерей и сына; она отказалась от собственной карьеры: когда ее увенчали званием «мисс Вселенная», она мечтала стать киноактрисой.
