Чиалук еще в детстве научился подражать шипению Зеленой Смерти – и это умение не раз выручало его…
Вот и сейчас ацтеки, которые вели его к пирамиде, невольно отшатнулись от Чиалука, выпустили его руки…
Это дало ему только долю секунды – но больше ему и не было нужно.
Чиалук метнулся к охраннику, сорвал с его пояса костяной череп, в два прыжка подбежал к основанию пирамиды, вскочил на нижнюю ступень, развернулся лицом к площади…
Охранники уже опомнились и бежали к нему, размахивая шипастыми дубинами. Но он сумел выиграть у них время – и этого времени хватило, чтобы поднести костяной череп к губам и дунуть в него, сколько хватило силы, точнее, сколько хватило воздуха в его легких.
У него не было заглушек из каучука – но это уже не играло никакой роли…
Над площадью поплыла музыка.
Впрочем, только безумец назвал бы это музыкой. Это были страшные, мучительные, чудовищные звуки, такие, должно быть, издают души грешников, расплачивающихся в аду за нарушение воли богов, за нарушение священных законов, установленных предками. Это был крик невыносимой боли, вой безграничной тоски и страшного одиночества.
Охранники, оказавшиеся ближе всех к Чиалуку и страшному инструменту в его руках, первыми не вынесли ужаса этих звуков, побросали свои дубины и бросились прочь. Следом за ними побежали зрители из первых рядов. Они кричали от ужаса и пытались убежать с площади. При этом они топтали тех, кто стоял позади них…
Те, кто стоял далеко от основания пирамиды, до кого не долетали ужасные звуки или долетали не в полную силу, не понимали, что происходит, они тянулись вверх, пытаясь заглянуть через головы передних. Но их толкали, валили с ног.
На площади начался настоящий ад.
Впрочем, и сам Чиалук словно оказался в аду.
Ужасная музыка разрывала его душу, терзала его сердце, пронзала его голову, как сотня раскаленных стрел. Он понимал, что еще немного – и он не выдержит, голова его расколется, как орех под дубиной охотника.
Но терпел эти мучения, терпел, сколько мог. Терпел, когда в его сердце уже не оставалось сил.
Чиалук оглядывался по сторонам.
Он сумел хотя бы отчасти отплатить ацтекам за гибель своих близких, за разрушение родной деревни…
Тут он увидел среди обезумевших от страха, мечущихся людей прямую, приближающуюся к нему фигуру.
Это был Человек-Ягуар.
Он шел к Чиалуку, расталкивая своих впавших в панику соплеменников, неотвратимый, как смерть. Казалось, страшные звуки, которые Чиалук извлекает из костяного черепа, ничуть не заботят его. Казалось, он их вообще не слышит.
Их разделяло всего несколько шагов.
Чиалук снова набрал полную грудь воздуха, снова дунул в отверстие черепа…
Новая волна ужаса поплыла над площадью.
И в этот миг Человек-Ягуар бросился вперед, поднял черный обсидиановый нож и вонзил его в грудь Чиалука.
Сквозь окружающую Милу темноту проступили какие-то странные узоры. Сначала это был просто яркий, экзотический орнамент, но потом он ожил, зашевелился, теперь он превратился в змей и ягуаров.
А потом она открыла глаза.
Вокруг нее не было ни змей, ни ягуаров. Она была в незнакомом доме, судя по большой беленой печи – деревенском. С одной стороны от нее стоял круглый одноногий стол, накрытый плюшевой скатертью, с другой – узкий диванчик. Чуть дальше, у окна, в квадратной деревянной кадке красовался фикус.
Рядом с ним на облезлой тумбочке стоял телевизор – допотопный, еще черно-белый. Телевизор был включен, по нему показывали какую-то странную передачу. Не передачу даже, а просто картинку. Запущенный, заросший бурьяном огород… Бурьян был сухой, его палки торчали в небо, как колья на изгороди, а оставшиеся кое-где мохнатые соцветия напоминали высушенные человеческие головы.
Тут до Милы дошло, что это вовсе не телевизор, а экран монитора, на который выведено изображение с камеры. Значит, этот огород – тут же, за окном…
Мила попыталась встать или хотя бы пошевелиться – но не смогла двинуть ни рукой, ни ногой, и очень быстро поняла, что привязана к тяжелому деревянному креслу.
– Где я? – проговорила она.
Губы плохо слушались ее, так что она сама едва расслышала
