Эта поездка не оставила в памяти и сердце ничего из того, что в обычное время впитала бы Люша с жадностью и восторгом – архитектурные изыски Гауди, причуды массовика-затейника Дали с его музеем, заваленным яйцами, ухоженность набережных Коста-Брава… Разве что желтую землю помидорных плантаций, тянущихся по линии горизонта, если смотреть с балкона вправо, помнила. И дивилась каждое утро – как в такой сухой и неплодородной на вид земле родится такая обильная красота?
– Я не могу! Не могу жить двойной жизнью. Я погибаю. Прости уж за пафос. Но я не знаю, как это назвать иначе.
Они летели из Барселоны в Москву. В самолете было слишком ярко, солнечно и комфортно. Это так не согласовывалось с тем, что творилось в душе у Люши, потерявшей всякий контроль над собой и жизнью, что она испытывала к порядку, радости и покою, разлитым вокруг, адову ненависть.
– Джуль, оставь все, как есть, – отмахивался от нее Илья, вонзая зубы в крылышко цыпленка.
– Я хочу быть с тобой! – она все-таки крикнула и разбудила бабульку-одуванчика, спавшую рядом, у окна.
Илья прекратил терзать цыпленка.
– А я не хочу жить с тобой. Это невозможно, – он комкал салфетку, будто со значением «умывал руки».
– Ты не любишь меня, – с удовлетворением констатировала Люша.
– Тебе не осточертели слова? Звуки? Формулировки?!
– Все имеет свое название. Я хочу понять, как называется то, что происходит со мной. С моей жизнью. Пусть одним, но словом!
– НИ-ЧЕ-ГО. Если ты так мучаешься, то это можно попытаться прекратить.
В аэропорту Люшу встречали муж с сыном. С охапкой роз. Счастье, что она «заморозилась» из развитого в ней чувства самосохранения. Иначе бы все это кончилось безобразной бабьей истерикой. Так случилось, что Илья, проходя по коридору между встречающими, задел плечом Сашу, которого толкнули. Шатов вроде бы не обратил на «вороного» мужика никакого внимания. Любовник же, зная мужа по фотографиям, стрельнул в него паническим взглядом и отлетел, как черт от ладана. Люша кинулась к мужу, как к спасительному родному берегу. В машине Саша рассказал ей, что банк-кредитор замучил предупреждениями, и если они не расплатятся в ближайший месяц, то не только с бизнесом, но и с дачей придется распрощаться.
– Что за козел все-таки твой «консультант» из налоговой? – недоумевал Шатов. – Брать такой кредит под новое, неизведанное дело?
– Кто не рискует, тот…
– Да пошли они со своими рисками! Привыкли исчислять жизнь миллионами. Причем не своими, не кровными. Нам тысчонку лишнюю сшибить бы. Как хорошо было раньше: пойдет Поля на рынок, загонит три мешка огурцов, да двадцать саженцев сирени, да по тридцать – малины и смородины, и еще цветочков по мелочи – вот тебе твердый доход. Нет! Фирму ей подавай! Директорша… И ладно бы, организовала ООО – там рискуешь уставным капиталом в десять тысяч рублей. Ты ж индивидуальная предпринимательша! И рискуешь, между прочим, личным имуществом…
Впервые Люша ничего не могла ответить рассудительному, по-житейски сметливому мужу. Вот тебе и «скучный», и «пьяница».
Да, с фирмой вышли одни убытки. На закупки модных экзотов («только новинки котируются на рынке, уж поверь мне» – внушал ей «опытный» Илья) – буддлей, бобовников, магоний, форзиций, рододендронов, хвойников – ушла бо´льшая часть денег. А они возьми – экзоты-то теплолюбивые – да половина померзни в зиму. А другая половина – сопрела. Хвойники пожелтели, луковичные покоцали мыши, да еще неурожай помидор из-за фитофторы, потому что рук на все в этом бешеном году не хватало. Наняли двух работяг – они чуть удобрением огород не сожгли. Ни одного черенка нарезать не могли, ни одной розы сформировать. Вот и «опыт работы». С сайтом вышло еще хлеще. Илья подбросил своего, крутого дизайнера. Он, имея дело с «Мерседесами» и «Вольво», конечно, уже не мог не «мыслить масштабно». Сайт приказал долго жить, так и не окупившись. Новенькую «газель» спешно загнали по бросовой цене, свозив на ней пару раз товар на осенние выставки, где одна аренда сожрала девяносто процентов выручки. Укрывные материалы, дорогущий импортный инвентарь, семена, химикаты – всем этим добром, для которого выстроили отдельный хозблок, можно еще будет пользоваться не только Люше до скончания века, но и ее внукам. Если они, конечно, унаследуют от бабки тягу к земле.
Как она выдержала все это? Только благодаря близким. Светка, активизировав свои «банковские» связи, помогла с деньгами – взяла какой-то хитрый кредит для себя, и Шатова заткнула глотку «старухам-процентщицам» от финансов. Муж, Полина, дядя Вова с тетей Раей пахали на шатовских сотках как ненормальные. Люша потеряла за лето восемь килограмм, и непонятно было, как в ней еще душа держится. Ну да ничего! И килограммы через годик вернула с избытком, и наладила-таки маленькое, но свое, работающее хозяйство. Наученная горьким опытом, культивировала только проверенное, но ходовое. И долг Светке уже почти выплатила к этой весне. С опережением графика.
Последний звонок от Ильи раздался два года назад. Любовник был пьян. Но сердце подпрыгнуло от нечаянной радости, пустилось в галоп, как прежде, когда она слышала это собачье «Джуль»:
– Джуль, я хочу просто объяснить. У мужиков ведь все в разных карманах. И все одинаково ценное, необходимое. Ну не могу я без своей семьи жить! А без тебя не могу быть счастливым. Полноценным, что ли.
– Илюша, я тебя понимаю. Честно. Сочувствую. Только мои карманы уже давно лопнули от содержимого. Очень много туда не лезет. И я по-прежнему тебя еще…. – Она впервые не могла сказать ему о любви, потому что это стало неправдой?
– Я тоже, – сказал он, так и не выговорив «люблю». Люша отсоединилась и рубанула рукой, рассекая невидимую преграду. Мистический для нее знак…
Глава восемнадцатая
Иван Матвеев дежурил у дома Ольки-косой уже вторые сутки. В первый день сунулся в квартиру – открыл обкуренный ханурик, а к нему из глубины загаженного жилища подошел второй – Иван еле ноги унес, лепеча об ошибке: мол, однокашника ищу, он тут раньше жил. Ну не палить же в самом деле в уродов? Хоть ствол имелся и впечатать в эти безмозглые, наглые морды по пуле очень хотелось. «Понаехали, мрази…» – Матвеев пребывал в бешенстве от всей этой неуправляемой ситуации. Сиди вот за тонированными автомобильными стеклами – жди невесть чего. И Инку жалко. Что с ней будет, если его возьмут? Впрочем, этот вариант даже не рассматривался. Взять его не могут. Он просто не дастся. В тюрьму ему путь заказан: лучше быстрое и безболезненное самоубийство, чем долгое и мучительное умирание. Может, не очень долгое. Но мучительное – наверняка. А впрочем… Вдруг? Это русское, неистребимое, вдохновляющее АВОСЬ! Авось, найдется Сенька, отнимется у него икона, Репьев «толкнет» раритет, и вот уже русский Иван со своей супругой попирают штиблетами асфальт набережной Круазетт. Или что там? Не асфальт? И почему Круазетт? Где она вообще-то находится, эта набережная? И на кой ляд так уж нужна. Хочется в чистую квартиру, к жене, ее домашней лапше и оладушкам, к стрекотанию по поводу покупки туфель: простых, замшевых, с пряжечкой. Как она умеет радоваться всякой мелочи и находить в этом смысл жизни! Маленькой, уютной, своей. А Матвеев? Чьей жизнью живет? Чему радуется? О-о! Стоп, машина по выработке жалости к себе! Вот она, Олька. Как всегда в платке и с сумками наперевес.
Женщина заметалась поначалу, пытаясь выскользнуть из-под его руки. Но Матвеев постарался задействовать всю корректность, на которую был способен:
– Оля, умоляю, выслушайте меня! Я предлагаю вам партнерство. Честно. Да послушайте!
Олька наконец уставилась на Матвеева. Впрочем, ее правый глаз тут же «метнулся» к виску. «Ну, вот в какой же глаз ей, косой, смотреть?» Иван понимал, что времени совсем мало, нужно за секунды превратить эту противную бабу в союзницу.
– Икона, которая находится у Семена, стоит миллионы! Долларов! (для красного словца можно и приврать). – Все, кто гонялся за ней, уже сбежали за границу. Никто ее не ищет! И эти басно…(она не поймет слова баснословные, идиотка) охеренные богатства гниют в мешке у этого вонючего бомжа!
Олька потупилась, будто бы напряженно осмысливая то, что говорил ей этот страшный человек. Начиналась гроза, и на улице не было ни души – даже собачников. Порывы ветра вздымали убогую юбку побирушки, в любимый Олькин горох. «Юродивая», опустив сумки на землю, прижимала юбку к ногам, прятала лицо от ветра в ворот свитера.
– Оленька! – Матвеев вложил в голос всю возможную проникновенность по отношению к этой «косой воровке». Ветер драл волосы на голове Ивана. Его молящая фигура, с протянутыми к женщине руками, возбужденным, униженно просящим лицом, являла собой образ обреченного на верную гибель героя, жизнь которого зависит от воли истуканоподобной жрицы в деревенском платке. – Давайте сядем в мою машину и обсудим спокойно ситуацию! Вы станете богаты! Я просто озолочу вас! Это наш единственный шанс в жизни вырваться из вот этой мерзости!!! – Матвеев потряс руками, будто кидая вызов небесам. Олька дернулась, замотала головой:
