первым по-настоящему большим горем Корнелия. Желая заглушить его, он занялся чтением книг и приведением в порядок записей в своем военном дневнике, писал патриотические стихи, возмущаясь тем, что, понеся напрасные жертвы, Грузия все же оказалась подчиненной чужеземцам.
Немецкие солдаты толпами разгуливали по боржомскому парку и городу. Немецкие патрули расхаживали по улицам, грубо останавливали солдат, проверяя документы, задерживали не подчинявшихся их требованиям.
После оккупации Грузии германскими войсками отношения между грузинскими солдатами и офицерами сильно обострились. Офицерство оказывало поддержку правительству, считавшему Германию избавительницей Грузии не только от турецкого нашествия, но и от революции. Студенты-добровольцы и солдаты, побывавшие на Западном фронте, с затаенной злобой слушали офицеров, мечтавших о возвращении старого порядка.
Спустя некоторое время Боржомский комитет большевиков созвал в парке митинг. Председательствовал на митинге солдат-фронтовик Тедо Метонидзе. Первое слово взял Мито Чикваидзе.
— Товарищи, — говорил он, — трудящиеся Грузии, все честные люди хорошо понимают предательскую роль нынешних правителей. Вместо того, чтобы признать власть Совета Народных Комиссаров во главе с Лениным, установить связь с возвращающейся в Россию революционной Кавказской армией и опереться на нее, они порвали с Советской Россией, организовали под Шамхором злодейское нападение на воинские эшелоны, направлявшиеся на Северный Кавказ, они расстреляли митинг в Александровском саду в Тифлисе, они топят в крови крестьянские восстания, громят большевистские организации, закрывают наши газеты. Они осуждают Советскую Россию за Брестский мирный договор с Германией, Австро-Венгрией и Турцией, а сами заключили позорнейший договор с турками. Вопли о патриотизме, о защите родины нужны им для того, чтобы обманывать народ, отвлекать его от революционной борьбы. Они обделывают под национальным знаменем свои грязные дела, сговариваются с врагами революции, с германскими генералами и с турецкими пашами.
Вы поверили патриотическим речам этих обманщиков, вступили добровольцами в национальные войска. Вы думали, что защищали родину, а что же получилось на деле? Вы воевали, проливали кровь, а правительство Жордания совершило за вашей спиной еще одно гнусное предательство. Вслед за турками в Грузии появились немцы в качестве якобы наших союзников. На самом же деле они союзники меньшевистских правителей, пресмыкающихся перед кайзеровской Германией, Об этом громко говорят и офицеры нашей батареи. А есть и такие, которые согласны, чтобы в Грузии царствовал один из германских принцев. Они готовы признать своим царем кого угодно, лишь бы им жилось хорошо, как в старое время.
Командир батареи и офицеры стояли на балконе штаба и с возмущением слушали Мито Чикваидзе.
— Вызвать дежурную часть и разогнать митинг, — процедил сквозь зубы, побледнев от злости, Алексидзе.
— Какую дежурную часть? Ведь на митинге солдаты всего гарнизона, — заметил поручик Бережиани.
— Вызовите народную гвардию или немцев, — настаивал на своем Алексидзе.
— Мы не имеем на это права без согласия начальника Ахалцыхо-Ахалкалакского фронта, — разъяснил Бережиани.
— О каком фронте вы говорите? — махнул рукой поручик Двали. — Никакого фронта уже нет!
Алексидзе косо посмотрел на него.
— Правительство Жордания, — продолжал Мито Чикваидзе, — осуществляет свою постыдную политику прислужничества перед турецкими пашами и немецкими генералами. Никакого национального, независимого государства они не создали и не создадут. Позорно служить государству фабрикантов, помещиков и торгашей! Долой предателей революции! Солдаты, уходите домой, но с оружием в руках. Оно вам пригодится для другого дела…
Вслед за Чикваидзе на трибуну поднялся Галактион Гелашвили.
— Мы служили в русской армии, — гремел его голос, — кровь свою проливали, воюя против немцев, а теперь должны терпеть их хозяйничанье на нашей земле!.. Они помогают помещикам чинить расправу над крестьянами. Нет, мы не станем служить в армии помещиков и дворян, защищать их. Мы должны прямо заявить, что наш путь — путь советской революции, а не с правительством прислужников чужеземных захватчиков.
От имени студентов-добровольцев говорил Гига Хуцишвили.
Впервые на митинге выступил и Корнелий. Председатель митинга Тедо Метонидзе объявил, что солдат-артиллерист Корнелий Мхеидзе прочтет свое стихотворение. Стоя на трибуне перед солдатами, Корнелий весь дрожал. Он прочел стихотворение, в котором описывалась смерть Григория Цагуришвили и Како Бакрадзе.
— Грузинская молодежь, — воскликнул в заключение Корнелий, — возмущена приходом немецких войск в Грузию! Они ведут себя как в завоеванной стране. Протестуя против этого, студенты уходят из армии…
— Видишь, и Мхеидзе тоже с большевиками. Запиши фамилии всех, кто выступал, — приказал Алексидзе поручику Двали и добавил: — Я их всех проучу! Негодяи!..
Он быстро сошел по лестнице во двор штаба и направился к генералу Арджеванидзе.
После митинга солдаты целыми группами начали покидать свои части. Из батареи Алексидзе первыми ушли Тедо Метонидзе, Галактион Гелашвили, Мито Чикваидзе, Гига Хуцишвили и Корнелий Мхеидзе.
Вечерело. Поезд миновал Квишхеты. Корнелий стоял на площадке вагона. Мысли его были обращены к Нино. Сняв фуражку, он смотрел на розовое небо, на подернутые бледно-фиолетовой дымкой горы. Ветер бил ему в лицо, развевал волосы.
«Едва ли Нино согласится стать моей женой, — думал Корнелий, — если узнает, что я самовольно ушел из армии. Ее родные станут презирать меня, как дезертира. Они предпочтут мне Платона Могвеладзе и даже Дата Качкачишвили. Но что бы ни случилось, на старый путь не вернусь».
Корнелий улыбнулся и посмотрел вперед. Железнодорожное полотно делало в этом месте крутой поворот. Тяжело дыша, паровоз тянул длинную цепь вагонов.
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДИЛИЖАНС
— А ну, кто еще в Карисмерети? Одного только не хватает! — кричит, кучер, которому каждый раз не хватает только одного пассажира, чтобы дилижанс отправился в путь.
Иона Чхеидзе
Дилижанс в Карисмерети должен был отправиться из Кутаиса в час дня.
Корнелий явился к назначенному времени в контору на Балахванской улице. Но разве бывало когда-нибудь, чтобы дилижанс из Кутаиса или какого-нибудь другого пункта отъехал в положенный час!
Чтобы скоротать время, оставшееся до отъезда, Корнелий вошел во двор конторы, влез с карабином и чемоданом в поставленный там для ремонта старый фаэтон и задремал.
Но спать пришлось недолго. Не прошло и двадцати минут, как он вскочил от страшного грохота, показавшегося ему спросонья раскатами грома. На самом же деле это тарахтел порожний фургон, мчавшийся по плохо замощенной улице.
Июльское солнце поднялось уже высоко и палило вовсю. Почти возле самого фургона зеленела плесенью огромная, застоявшаяся лужа, над которой кружились комары и мошки. Испарения от нее и доносившийся из конюшни запах навоза жгли глаза.
День был базарный. Сидя в фаэтоне, Корнелий наблюдал через открытые ворота прохожих. «Боже, как жалко выглядят кутаисцы! — сокрушался он, разглядывая уличную толпу. —
