— На гитаре он не играет, он мне говорил…
— …когда могла бы выйти замуж за превосходнейшего человека, с прекрасным старинным титулом, который…
Миссис Уоддингтон запнулась. В памяти ее всплыла сцена у мадам Юлали.
Молли живо воспользовалась заминкой и ринулась в контратаку.
— За лорда Ханстэнтона я не выйду! Даже если бы на свете не было других мужчин…
— Знаешь, солнышко, — тихо проговорил Сигсби, — лично я на твоем месте ожерелье продавать не стал бы.
— Ну что ты, непременно продам! Когда мы поженимся, нам понадобятся деньги.
— Вы не поженитесь. — опомнилась миссис Уоддингтон. — Любая разумная девушка отвергла бы этого обтрепанного, убогого типа. Да ведь он настолько труслив, что даже не осмелился прийти сюда и объявить мне эту ужасающую новость. Все спихнул на тебя…
— Джордж не смог прийти! Его арестовали.
— Ха-ха! — торжествующе воскликнула миссис Уоддингтон. — И за такого субъекта ты собираешься выйти замуж! Арестант! Хулиган!
— Нет, тут дело в том, что он очень добрый, — возразила Молли. — Он был очень счастлив, что мы обручились, и стал раздавать прохожим доллары. Это было на углу 59-й стрит и Пятой авеню. Через две минуты собралась толпа до Мэдисон-сквер и образовалась пробка. Транспорт встал на несколько миль, вызвали полицейских, Джорджа увезли на патрульной машине, а я позвонила Хамилтону Бимишу, чтобы он его выкупил под залог и привел сюда. Так что с минуты на минуту они приедут.
— Мистер Хамилтон Бимиш и мистер Джордж Финч! — объявил от дверей Феррис. По выразительной интонации, с какой он произнес эти имена, любой смышленый слушатель сразу смекнул бы, что Хамилтон Бимиш — почетный гость, а объявить о Джордже его просто вынудили, мистер Бимиш приказал, сокрушив его сквозь очки ледяным взглядом.
— Вот и мы! — сердечно сообщил тот. — Как раз вовремя, чтобы поучаствовать в оживленной семейной дискуссии.
Миссис Уоддингтон уничтожающе взглянула на Джорджа, который пытался укрыться за столиком с откидной крышкой, осознавая, что вид у него непрезентабельный. Ничто так не отражается на внешности, как арест и путь в тюремную клетку с отрядом нью-йоркской полиции. Воротничок болтался, на жилетке не хватало трех пуговиц, а правый глаз приобрел неприятный оттенок — благородный полицейский, остро уязвленный тем, что Джордж разбрасывает доллары, и уж совсем распалившийся из-за того, что разбросал он все без остатка, от всей души врезал ему, когда они ехали в патрульном фургоне.
— Никакой дискуссии нет, — сказала миссис Уоддингтон. — Вы же не предполагаете всерьез, что я разрешу своей дочери выйти замуж за такого человека?
— Ну-ну-ну! — пропел Хамилтон. — Сейчас он, разумеется, не в лучшем виде, но умоем, почистим — и вы его не узнаете! Какие у вас возражения против Джорджа?
Миссис Уоддингтон растерялась. Хоть кого спроси так вот, врасплох, — а почему ему не нравится слизняк, змея или черный таракан, и тот затруднится с ходу разложить по полочкам свои предубеждения. Антипатию к Джорджу она считала вполне естественной, само собой разумеющейся. В сущности, она возражала против Джорджа, потому что он — Джордж. Ее оскорбляла его сущность как таковая. Но видя, что от нее ожидают аналитического подхода, она напрягла мыслительные способности.
— Он… художник.
— Микеланджело тоже был художником.
— А это еще кто?
— Очень знаменитый, даже великий человек. Миссис Уоддингтон вздернула брови.
— Я абсолютно отказываюсь вас понимать, мистер Бимиш. Мы обсуждаем этого молодого человека с синяком под глазом и с грязным воротничком, а вы уводите разговор в сторону, на какого-то мистера Анджела?
— Я просто хочу напомнить, — холодно отвечал Хамилтон, — что звание художника не всегда порочит человека.
— А я не хотела бы, — еще холоднее парировала миссис Уоддингтон, — говорить на подобные темы.
— К тому же и художник-то он — препаршивый.
— Ну, в этом я не сомневаюсь!
— Понимаете, — поправился Бимиш, чуть покраснев из-за того, что допустил вульгаризм, — рисует он так плохо, что его едва ли можно назвать художником.
— Вот как? — воскликнул Джордж, в первый раз подав голос.
— А я уверена, что Джордж — один из лучших художников! — вскричала Молли.
— Нет! — прогремел Хамилтон. — Он — любитель! И весьма слабенький!
— Вот именно! — подхватила миссис Уоддингтон. — А значит, надежды сделать деньги у него нет.
Глаза за стеклами очков засверкали.
— Это ваше главное возражение?
— Что именно?
— То, что у Джорджа нет денег.
— Да у меня… — вмешался было Джордж.
— Умолкни! — оборвал друга Хамилтон. — Я спрашиваю вас, миссис Уоддингтон, дали бы вы согласие на брак, если бы мой друг Джордж Финч был богатым?
— Пустая трата времени! К чему обсуждать такую…
— Так дали бы?
— Хм, возможно…
— Тогда позвольте сообщить вам, — торжествующе проговорил Хамилтон, — что Джордж Финч весьма и весьма богат! Его дядя Томас, все состояние которого он унаследовал два года назад, был главой широко известной юридической корпорации «Финч, Финч, Финч, Баттерфилд и Финч». Джордж, дружище, позволь тебя поздравить. Все уладилось! Миссис Уоддингтон сняла свои возражения.
Миссис Уоддингтон фыркнула, но то было фырканье женщины, разбитой наголову превосходящим интеллектом.
— Но…
— Нет! — поднял руку Хамилтон. — Можно ли отступить от своих же слов? Вы недвусмысленно заявили, что, если бы у Джорджа были деньги, вы дали бы согласие на брак.
— Не пойму, что за суета, — вмешалась Молли. — Я все равно выйду за Джорджа замуж, кто бы что ни говорил!
Миссис Уоддингтон капитулировала.
— Отлично! Как вижу, я тут — никто. И слова мои неважны.
— Мама! — укоряюще воскликнул Джордж.
— Мама?! — ошеломленно вздрогнув, отозвалась миссис Уоддингтон.
— Теперь, когда все счастливо разрешилось, я, конечно, смотрю на вас, как на мать.
— О, вот как?
— Да, конечно.
Миссис Уоддингтон неприятно фыркнула.
— Меня силой вынудили согласиться на брак, который я решительно не одобряю. Но позвольте и мне вставить словечко. Лично у меня есть предчувствие, что свадьба не состоится.
— О чем это вы? — встрепенулась Молли. — Конечно, состоится! А как иначе?
Миссис Уоддингтон опять фыркнула.
— Мистер Финч — художник, пусть и очень слабый. Он долгое время жил в самом сердце Гринвич-виллидж и ежедневно якшался с публикой весьма сомнительной нравственности…
— На что это вы намекаете? — перебила Молли.
— Я и не думаю намекать, — с достоинством возразила миссис Уоддингтон. — Я говорю все напрямик. Не являйся ко мне за сочувствием, когда выяснится, что нравственность у этого твоего Финча такая, какую и следует ожидать у человека, сознательно, по собственной воле поселившегося на Вашингтон-сквер. Повторяю, у меня есть предчувствие — браку этому не бывать. Такое же предчувствие было у меня насчет моей золовки и одного субъекта по имени Джон Портер. Я сказала тогда: «Ох, не бывать этой свадьбе!» — и была права. В тот самый момент, когда Портер входил в церковь, его арестовали по обвинению в многоженстве!
— Я не женат! — вскрикнул Джордж.
— Это вы так говорите.
— Уверяю вас! Когда дело касается женщин, я одну от другой не отличаю.
— Именно так говорил и Портер, когда его спросили, почему он женился на шести разных девушках.
— Ну что же, — взглянул на часы Хамилтон, — теперь, когда все благополучно улажено…
— Вы так думаете? — не утерпела миссис Уоддингтон.
— …когда все благополучно улажено, — повторил Хамилтон, — я оставляю вас. Мне еще надо зайти домой и переодеться. Надо сегодня вечером выступить на обеде Литературного общества.
Тишину, воцарившуюся после его ухода, нарушил Сигсби.
— Молли, дорогая моя, — начал он, — насчет этого ожерелья… Теперь, когда выяснилось, что твой Уинч очень богат, ты ведь не захочешь продавать его?
Молли чуть сдвинула бровки.
— Нет, наверное, все-таки продам. Мне оно никогда особенно не нравилось. Слишком уж роскошное. Продам и накуплю подарков для Джорджа. Бриллиантовых булавок для галстука… или часы… или машину. В общем, что-нибудь. И каждый раз, взглянув на них, мы будем, дорогой папочка, вспоминать тебя.
— Спасибо, — хрипло просипел Уоддингтон. — Спасибо.
— Редко, — заметила миссис Уоддингтон, выходя из комы, в которую было погрузилась, — редко меня одолевало такое сильное предчувствие.
— О, мама! — воскликнул Джордж.
Хамилтон, беря шляпу в холле, почувствовал, как кто-то дергает его за рукав. Опустив глаза, он увидел Сигсби.
— Ух, ух! — приглушенно стонал Сигсби. — Э… А…
