сегодня они выйдут из наших рук, то никогда к нам не вернутся из-за проникшего в них страха перед нами; и если после этого дня мы их позовем, они не дадут согласия. Их [сюда] привела только удача султана, да поможет ему Аллах. Тому, в чьи руки попал его враг, необходим залог против его бегства, и разумный не гонится по следу, оставив вещь. А если их упустим в этот день, то не достигнем подобного ему никогда!” Паша Махмуд поцеловал руку каида Мами и одобрил его мнение. Затем каид Мами сказал: “Если мы их захватим, то посоветуемся относительно их дела с государем, сообщив ему об их положении. И буде он повелит отпустить их, мы их отпустим и ни одного из них не убьем. Если же он прикажет убить их, мы их перебьем!” Собравшиеся присоединились к его совету; каиды, кахийи и баш-ода вернулись /
164/ на свои места в том собрании, а там остались Махмуд и Мами.
Они призвали чауш-баши и велели ему вызвать одного аскию. Чауш-баши подошел к нему, облобызал его колени и сказал: “Пожалуй к паше!” Аския встал один и пошел с ним к паше, пока не вошел к тем двоим. Они встали ради него, усадили его с собою, принесли ему шелковую рубаху, и паша предложил ему снять его тюрбан. Аския снял его, как [для того], чтобы они накинули ему рубаху на плечи. Но они (бросили ее ему на голову, опрокинули аскию ничком, схватили его и намотали ему на шею конец его тюрбана, а чауш-баши этот конец держал. Затем паша Махмуд приказал позвать стрелков, крича им: “Ма айна! Ма айна”[341]. И они вырвали шесты шатров, под которыми находились спутники аскии; шатры обрушились на тех, и марокканцы захватили их всех. Потом глашатай воззвал, крича: “Кор ли кабеса!” — а значение [выражения] “кор ли кабеса” в их специальном жаргоне, как разъяснил нам это кахийя Махмуд ибн Мустафа ал-Хинди, — “кто поднимет руку, того убейте!”[342]. Потом они отдали приказ хадер-баши относительно людей, которые остались с лошадями спутников аскии — державших их прислужников-сонгаев и их мальчиков. Но те вскочили на своих лошадей и бежали; за ними погнались конные стрелки и некоторых из них догнали и захватили, но часть их спаслась /165/ и ушла.
Потом марокканцы принесли свою большую длинную цепь и соединили ею шеи сонгаев (сковав их. — Л. К.), а это была единая цепь, охватившая всех, кроме одного аскии: его они не приковали, не связали и не заковали в железа. Напротив, они расстелили ему ковер под его шатром там, но поставили при нем стражу и охранников. Тогда ни с кого не сорвали одежды, ни рубахи, ни шаровар, ни тюрбана, ни колпака, но поставили при них много людей, стерегших их. И если один из пленников вставал помочиться, все вставали вместе с ним. Истинно, мы принадлежим Аллаху и к нему мы возвратимся.
Марокканцы отделили аскию от его спутников, он не имел сведений о них, а они — о нем. Аския же Сулейман находился в лагере, но паша его скрывал. Через десять дней марокканцы вывели сонгаев (а те были на той цепи — и у Аллаха только прибежище от людского произвола и от суровости времени!) на бывшее там судно, настелив на нем ковры для пленников, зарезав для них коров и внеся их мясо [на лодку] вместе с теми; так они их снабдили в дорогу. Когда же марокканцы поместили сонгаев на том судне, они вывели аскию, посадили его верхом на вьючную лошадь; Махмуд же шел рядом с ним, беседуя с ним и придерживаясь за деревянные части седла, и довел его до судна. Он приказал расстелить два богатых ковра, кусок шелка и подушки, помог аскии сойти с коня. Велел перенести его на ковер под хана-ку[343], простился с ним я обнял его. Над пленными он поставил одного чауша сопровождать их и прислуживать им, пока не сдаст их паше Джудару, а тот находился в городе Гао. /166/ И он поплыл с ними; и когда наступало утро, тот чауш приходил к аскии, сводил его с судна на сушу и приносил воду для омовения. Аския молился и приветствовал своих товарищей, а чауш ему приносил завтрак; и завтракали остальные, чауш же раздавал им гуро. Среди людей были [такие], кто не ел и не пил со времени захвата, кроме как малость, какою поддерживал остаток жизни [своей]. Когда они были на середине своего пути, аскии вручили письмо Исхака, [писанное] в день, когда тот уехал, о том, что-де дело их — [его, Исхака, и его спутников], — если товарищи Мухаммеда-Гао ему расскажут [о] той беде, что на них обрушится, [это дело] будет с соизволения Аллаха лучше несчастья, которое наступит в будущем для него, [Мухаммеда][344]. Когда аскии вручили письмо, он заплакал. Тогда его спутники сказали ему: “Каково твое мнение? Необходимо, чтобы мы тебя о нем спросили. Нас, при нашей группе, везет один чауш. Даже если мы на цепи, то, если пожелаем, убьем его, сумеем добиться снятия этой цепи с наших шей и сбежим пешими! А ты что скажешь?” И аския ответил: “Мой совет не оправдался, и в моих устах не было [ничего] верного. От всего, что я советовал, никому не было пользы — так не следуйте моим словам, но что касается меня, раз вы меня об этом спросили, то я вам не советую этого: я полагаю, это не поправит [дело]. Если вы то совершите и побежите пешие, они вас настигнут и сделают с вами худшее, чем это. И я думаю, что султан Мулай Ахмед, если прослышит сообщение о нас, о нашем добровольном вступлении в повиновение ему, отклике на его зов и прибытии нашем к его людям, — может быть, он велит нас отпустить и освободить...” Они последовали его речам и признали их верными. Но в день прихода их в Гао тот чауш явился рано утром к аскии, и при нем были кандалы. И сказал он аскии: “Давай свою ногу: ведь паша велел нам заковать тебя в день въезда твоего в город!” Аския протянул ему обе ноги, и чауш его заковал в присутствии его людей. И в этот момент разбилось сердце аскии, он отчаялся за себя, и пресеклась его надежда на /167/ спасение.
Когда они причалили в гавани вечером во вторник в своих
