таинственный человек, счастьем, после его удаления не был подметён.
Парамин, ведя за собой секретаря, вошёл в комнату, заостряя все свои органы чувств. Одно окошко, один столик, сеном выстланное ложе, которое сохраняло оттиск тела, что на нём покоилось, стульчик, выдвинутый на середину покоя, – вот что заметил на первый взгляд полицмейстер. Секретарь вздыхал, темнело в его глазах, не видел ничего, в ушах стучали слова: Под суд! Он хорошо знал, что вся вина падёт на него, хоть Богом и правдой, обращал внимание своего начальника на то, что путник был иностранец. Полицмейстер, ходя со свечой, вдруг бросился с ней заглянуть под кровать… За ней на полу лежали кусочки порванной бумаги. Секретарь угадал, о чём речь, встал на колени и как можно старательней собрал их.
Бумаги были смятые и порванные, но на них тут и там стояли обрывочные слова, написанные по-польски.
Парамин ударил себя по лицу.
– Позвать мне сюда Ицка.
Секретарь немедленно притянул его, испуганного, за воротник.
– Отвечай… и правду… правду! А то погибнешь… Выметалась ли комната раньше, чем её занял путник? Кто её перед тем занимал?
– Перед ним? А, вай! Стоял пан Стецкий… а была ли выметена? Конечно, была выметена…
– А под кроватью?
– Ну… везде… сена не было даже на кровати и вай.
– Вот что, – сказал, собирая кусочки бумаги, Парамин. – Немец… а бумаги на польском.
Секретарь трагично заломил руки.
– Этих евреев повесить! Всех в Сибирь… они в заговоре с политическими преступниками, вот что! – кричал полицмейстер. – И как может быть, чтобы не знали, куда он поехал! Всё-таки говорил! Спрашивал! Искал коней…
– Он поехал, а по крайней мере говорил, что поедет в Дубну, – воскликнул Ицек.
– А! Это ты теперь уже знаешь! – зарычал полковник. – В тюрьму его, а под розгами расскажет нам всё.
Ицек начал плакать.
Полицмейстер кивнул, его увели… забрали бумаги.
– Почтовых коней! На дорогу в Дубну! Живо… – воскликнул он.
Секретарь уже шёл к двери.
– Господин полковник, – воскликнул он, вдруг оборачиваясь, – ежели это такой негодяй, то он специально говорил, что едет в Дубну, а на самом деле, чёрт его знает, куда выбрался. Нужно его преследовать по всем дорогам.
Полковник молча кивнул головой.
– К справнику! Нечего размышлять, нужно использовать самые жёстокие меры.
Он договаривал эти слова, когда в сенях поднялся шум и высокая фигура капитана-справника неожиданно показалась на пороге. Два приятеля смерили друг друга глазами и договорились взглядом.
Справник тут же кивком выпроводил всех за дверь.
– Вы знаете, что делается? – сказал Парамин, когда остались одни.
– Цыц, цыц! Без шума! На что было делать столько шума!
– Но знаете?
– Конечно, знаю, больше, чем вы! Вы получили секретные письма.
Справник пожал плечами.
– Всё-таки весь повет на моей голове. Алексей Иванович, важные подходят события… нужно взяться за руки.
Они молча подали друг другу руки.
– Вы уже одну глупость сделали.
Полицмейстер вздохнул.
– Чёрт знает, что за птица.
– Я его видел, выходя от вас, и могу вам теперь смело сказать, что это за птица, потому что я его знаю давно.
– Вы его знаете? А почему же?
– Цыц, кто бы мог догадаться, что эта бестия, осуждённая в Сибирь за политику… осмелился тут показаться.
Парамин, услышав эти слова, отчаянно задвигался.
– Тихо, цыц, шш… Алексей Иванович, тихо… никто о нём знать не должен, – он понизил голос. – А ну, так, я его знаю хорошо. Эта бестия интриговала уже в 1831 году, был взят, осуждён в Сибирь и вырвался в Житомир из тюрьмы и сбежал за границу. Кто бы мог подумать, что он сюда после стольких лет голову принесёт.
– Вы его знали?
– О! О! Отлично! Постарел, устал, но как на меня поглядел, я узнал его сразу. Я встал, сразу хотел к вам вернуться и предостеречь, но мне стыдно было – а что если ошибусь и шума наделаю. Тогда ещё не подошли секретные письма… о заговоре не знал… Я думал, что дьявол на дьявола похож…
Справник вздохнул.
– У меня на него зуб! О! Если бы ко мне в ручки попал! И имею надежду, что попадёт… потому знаю, где его искать.
Парамин бросился его обнимать.
– Александр Петрович, – воскликнул он, – я твой на жизнь и на смерть… бери коня буланого, рысака… и спаси меня и не губи детей моих.
– Будь спокоен, – ответил справник, – завтра мне рысака пришли и не говори никому ни слова. Нужно сразу сказать, что это была ошибка, что кажется, что человек не подозрительный… а я остальное беру на себя. Почтовые кони заедут… я тут же в повет еду… а ты… следи в городе.
Говоря это, справник, который имел больше такта и силы над собой, начал, выходя, громко смеяться, чтобы голос его слышали.
– Пустая вещь, – сказал он на пороге. – Пустая вещь, глупость! Часовщик, да, немец, часовщик! Отправьте солдат… нечего раздувать. Еврея выпустить.
Секретарь удивился новому обороту, но ничего не сказал. Парамин вздохнул, и все медленно потащились домой, но справник, не теряя ни минуты, с двумя жандармами сел в почтовую бричку и ночью поехал. Куда? Неизвестно.
* * *
Есть в старых польских провинциях, которые попали под власть Москвы, деревеньки, имеющие в результате разделов, называемых эксдивизиями[20], которые кредиторам за долги выделяли землю и крестьян, – такие раздробленные собственности, что в одной части по пять и шесть шляхетских усадебок встречается. Случается, что за небольшой долг кто-то получал более десятка акров и одного крестьянина… с которым совместно должен был работать по хозяйству.
В нескольких милях от упомянутого местечка, у берега реки, встречается как раз такое поселение, насчитывающее восемь панов, по большей части таких же бедных как крестьяне.
Построенные на скорую руку, плохие усадебки тех несчастных мучеников, умирающих с голоду на своих наследствах, перемешиваются с хатами. Для земской полиции этого времени этого рода разделённые владения были немалыми хлопотами, но также и самой верной жертвой. Тут она могла безнаказанно резвиться, а оттого, что причин для зацепок хватало, почти не было дня, чтобы тут справник, асессор или хотя бы какой-нибудь писака не гостил.
Налоги, редко когда оплачиваемые, рекрутские повинности, зависимости всякого рода, подводы, барщины падали как град на беззащитных, потому что бедных, которые оплачивать должны были грошом и пшеницей от постоянных нападений.
Самой известной обычно фигурой в таких деревнях бывал корчмар, потому что корчма, доходом с которой делились наследники, была одна, а ловкий пропинатор управлял, имея грош, панами и крестьянами. Он тут действительно правил. Так было и в Ольшове, где аренду издавна держал богатый еврей из местечка, Фроим Дубенчик, ловкий и хитрый, одновременно торговец и шинкарь, капиталист и спекулянт.
Самым бедным из владельцев был тогда старый Захариаш Зенчевский, некогда управляющий землями, доверенное лицо, сегодня сломленный болезнью и догорающий калека. Имел он одного только крестьянина, которому гораздо лучше жилось, чем пану. Несколько лет положенный болезнью, Зенчевский не вставал с кровати,
