сказал он, спустя минуту приходя в себя, – он тут не может быть. Никто не приехал до самой ночи. Нельзя въехать в деревню, не миновав корчмы, живой души допоздна не прибыло.
– Именно… он не знает дороги тропинок?
– Но пешим не прибыл бы.
– Кто его знает?
– Нет, этого не может быть, – прибавил еврей.
– Который час? – спросил справник.
– Ещё полуночи нет, первые петухи не пели.
Полковник достал свои часы.
– Одиннадцать. Не мог ли он пойти к Зенчевскому под каким-нибудь предлогом?
– В этот час!
– Поехать и напасть на двор ночью, не зная, там ли он… снова на меня весь повет кричать будет, что я старика казню и добиваю из мести. А вдобавок Павел бы догадался. Что тут делать?
Еврей задумался.
– Слушай, пан, – воскликнул он вдруг, – я старый… не очень здоров, ночь… собака злая… но что делать? Ясно полковник знает, что я для правительства готов всё сделать… я пойду… Он был болен… узнаю, как ему…
Справник заколебался.
– Иди, но так, чтобы люди не знали, куда и зачем пошёл. Тихо! Вели самовар для меня поставить, а сам выскользни… даю тебе жандарма.
– А мне на что? – возмутился Фроим. – А вай! Чтобы меня кто-нибудь с ним видел? Это не может быть…
Сталось, как решили. С утра поставила самовар для полковника, солдатам вынесли водки, а старый Фроим, втихаря, тыльной дверкой выскользнул из дома. Но чуть только оказался на дворе и грязи, еврей заломил руки и остановился… казалось, что он глубоко задумался, вздохнул и бросился живо за деревню знакомыми ему тропинками.
Хата Зенчинского находилась на другом конце поселения, обособленно, и нужно было пройти добрый кусок по скользкой грязи, пока до неё дошёл. Слякоть и лужи делали эту дорогу трудной даже для человека помоложе, но Фроим, точно его что-то гнало, летел лихорадочным шагом. О входе во двор даже нечего было и думать… собака могла залаять. Старый еврей, хорошо зная место, пошёл за заборами, окружил строение и остановился под окном алькова, немного освещённом, сквозь которое можно было заглянуть вглубь дома. Свет внутри в этот час уже объявлял о чём-то необычном.
Еврей прижал голову к стеклу, и когда глаза освоились с блеском, отчётливо разглядел сидящего посреди первой комнаты Павла. Не узнал сразу, но мог догадаться. Кто же там был в эту пору, если не он?
Прошёл потом к другому окну первой комнаты и отсюда ещё отчётливей разглядел панна Розу и мужчину, сидящего у ложа старца. Старик заломил руки и начал дрожать. Стоял так минуту, а кто бы увидел его глаза, заметил бы на них слёзы, а на лице выражение сочувствия и недоумения. Он долго колебался, что предпринять… молча переходил от окна к окну… Затем панна Роза вышла из покоя за свечой; она припомнила, что в кладовой был остаток вина, которым хотела подкрепить Павла. Незастеленное окно кладовой только железная решётка отделяла от двора. Перемещающийся свет вёл старого Фроима, который подошёл к низкому зарешечённому отверстию в кладовую. Не было свободной минуты; панна Роза достала бутылку, когда старый еврей воскликнул:
– Не бойся, панна… два слова.
Несмотря на это, Роза крикнула, но, узнав голос Фроима, пришла в себя.
Шибко, отчётливо, вполголоса, Фроим обратился к ней:
– Справник с жандармами у меня, знает о пане Павле, до завтра я его задержу… но пусть убегает… пусть убегает и следа после него чтобы не было… пусть убегает. Слышишь, женщина, и понимаешь?
– А! Слышу и умираю от страха.
Еврея уже не было.
Справник пил первую чашку чая, когда Фроим, грязный, уставший, вздыхая, вернулся.
– Ты был там?
– Был.
– Есть?
– Ещё его нет. Старик очень болен, но я спрашивал слуг… ни вчера, ни сегодня никого не видели. В доме нет куска хлеба…
– Пусть подыхают! – вскричал справник. – Это кара Божья… это перст Божий! Не хотели зятя православного, имеют неприятеля. Убили упорством девушку… отравили мне жизнь… хорошо так…
Фроим молчал, справник прохаживался.
– Слушай, ежели его не было до сих пор, будет вскоре. Что тут предпринять? Мне необходимо его схватить! А он Ольшова не проедет. Ждать тут с жандармами – пронюхает, бестия.
Корчмарь молчал.
– Ты бы мог легче узнать и дать знать.
– Ясно полковник, – сказал жид, – прежде чем я дам знать, он должен ждать? А доверятся ли они мне, чтобы от меня не скрылись? Я сделаю что могу, но не подниму того, что не сумею.
– Чья усадебка напротив Зенчевского?
– Никого нет…
– Стоит всё-таки в голом поле.
Справник задумался… как-то недоверчиво поглядел на еврея.
– Ведь это там, – сказал он, – купил часть советник Пратулец…
– Но не живёт, – отпарировал Фроим.
– Наказание Божье! – выкрикнул справник. – Ну… послать мне сена, поглядим до утра.
* * *
Уже давно наступил день, когда полковник, пробудившись, выпив чаю, приказал запрягать коней и, не доверяя рассудительности еврея, решил сам напасть на усадебку. Он отправил жандармов и холопов, чтобы окружили ту, как её называл, волчью яму, а сам с хмурым лицом сел в бричку и шумно заехал во двор. Но, кроме пса, который выл на пороге, никто вызванный приездом не показался.
Полковник Шувала выскочил и отворил дверь первой комнаты, но вместо того чтобы идти дальше, остановился, окаменелый, на пороге.
Его поразил необычайный вид.
Посередине комнаты был установлен топчан, покрытый потёртым климком… рядом на кровати лежал труп старца в белой рубашке с крестиком в окостенелых руках, панна Роза и старая Приска, плача, поднимали одеяло, пытаясь передвинуть тело на топчан. Глаза справника упали на лицо умершего и не могли от него оторваться. Это был такой облик, с каким Господних святых и благословенных изображают, светлый, ясный, дивно красивый и мягкий. Казалось, он спит и мечтает о небе.
Хотя мстительный и гневный, рядом с той неожиданной смертью полковник остолбенел, смешался, почувствовал себя сломленным… невольно припомнил того доброго старца, часы, проведённые в его доме, дочку его, свои надежды… её смерть… и, по крайней мере, в эти минуты – он стал человеком. Склонил голову – забыл о мести…
– Старик умер! Когда? – спросил он плачущую панну Розу.
– Сегодня… ночью.
– Болел?
– Давно… но умер спокойно… перед утром прибыл ксендз.
– Был ксендз?
– Только что отъехал.
– Ночью заболел?
– Не было ничего… казался как всегда, – отпарировала панна Роза, – но сам в себе смерть почувствовал… и ксендза потребовал.
Справник стоял, всматриваясь в труп.
– Пусть еврей говорит что хочет, – сказал он про себя, – он тут был, это его дело… я это знаю.
Не мог, однако, начать расспросы. На столике у ложа его бдительное око заметило кучку золота. Были это луидоры, привезённые из Парижа и неосмотрительно брошенные. Он к ним приблизился.
– Вы жаловались на нужду, – воскликнул он, – но, вижу, будет за что похоронить. Гм?
Панна Роза, которая отпустила одеяло, закраснелась вся и смешалась.
– Это старик… старик… давно хранил на похороны.
Справник усмехнулся, природа возвращалась, выражение трупа уже было стёрто, выступал полицейский. Приблизился и начал по
