Когда я читал дело Гнедаша, у меня возникла масса вопросов. Но это там, в той тихой комнате. А сейчас мне казалось не очень уместным расспрашивать о подробностях.
— А я читаю газету, вижу: Левый, Ким, Междуречье. Думаю, как далеко это все… Впрочем, там есть небольшие неточности.
— Какие?
— Так вдруг и не скажешь. Вас допустили к личному делу Кима?
— Да…
— Так я и думал. Иначе — откуда?.. Я ведь и сам многое забыл. Почти все…
— Неужели все?
— Солдат помнит лишь то, что ему приказывают.
Мы сидели на скамейке. Настроение моего собеседника постепенно менялось. Он как бы уходил в даль прошлых лет. И становился печальнее, задумчивее, видно было, что он взволнован.
— Вы работали с Гнедашем полтора года. Какой он был человек?
— Разведчик, — ответил Уколов.
— Я понимаю, как много вы вкладываете в это слово, но все же?
— Ну, если сказать — большой человек, будет в самый раз. Заботился о нас всех, берег.
— Смелый?
Пауза.
— Смелый, — вздохнув, повторил он, думая, очевидно, совсем о другом. — Да, конечно. Смелый, самоотверженный… Что еще? Но, понимаете, все эти качества в нем были спаяны. Он и говорить умел на народе, зажигал. Иной раз слушаешь, уж знаешь, к чему ведет, — все равно интересно. Он брал цель… Крупно. И привлекал помощников. Курков знал подрывное дело. Ким его использовал по этой части. Тиссовского — как конспиратора. Все у него было продумано и рассчитано. А партизаны? Там тоже командиры были задиристые… Вы же учтите, мы работали на территории, занятой немцами. В армии просто: действуй по уставу, и все. А там какой устав? Это же надо было суметь подчинить себе столько людей…
— Сумел?
— Киму достаточно было поговорить с человеком полчаса — и он уже ясен ему. Ведь никто из привлеченных им людей не продал нас.
— А Надя? — спросил я. Это был один из нераспутанных концов.
— Кто продал? Она? Ее продали. Впрочем, вы, я вижу, торопитесь…
— Почему вы это решили?
— Да вон вас симпатичная девушка ждет, и, кажется, с нетерпением.
«Черт побери, как он заметил?» А надо сказать, что я пришел не один, а с нашей редакционной стенографисткой Риммой. Но ее я попросил подождать в стороне и никак не подавать виду, что она со мной. Начинать разговор с новым человеком под стенограмму — мертвое дело. К тому же на улице. И Римма терпеливо ждала в стороне.
— Георгий Иванович, вы очень наблюдательны. Девушка эта, и верно, со мной. — И я объяснил ему ее роль. Он тотчас поднял вверх руки и извинился.
— Римма, — сказал я, — можно, иди.
Они познакомились.
— Прошу об одном, меня не замечать, — сказала она.
— Трудно, но постараюсь, — вздохнул Уколов.
Я взглянул на часы.
— Сегодня в три нас ждет Екатерина Уваровна Давидюк, мать Клары, на Ново-Басманной, — сказал я.
— Тогда идемте. Можно пешком. Погода хорошая, — предложил он.
Мы пошли по бульвару.
— Так что же с Надей? — спросил я.
— С Надей? Видите, какое дело. В подполье пробрался гестаповский провокатор. Он и выдал ее. И не только ее. Вы слышали, как это было? К ней на конспиративную квартиру пришел человек и сказал, что здесь долее находиться опасно, и увел ее. А она не должна была идти с ним.
— Ну, а если б человек этот оказался не провокатором? Ведь за квартирой действительно могла быть установлена слежка. Так, в сущности, и было.
Мой собеседник категорически замотал головой.
— Нет, нет! У нее была точная инструкция Кима — не покидать квартиры. Значит, у него имелся какой-то вариант. Теперь возьмите: если б тот человек был не провокатор, он должен был бы действовать через Буялова, который охранял Надю. Так? Но нет. Обошел. Уже одно это должно было навести ее на подозрение. Что я хочу подчеркнуть: вот это отступление от инструкции и повлекло трагические последствия.
— Допустим. Но все равно, конец один: ведь гестаповцы, которые поджидали Надю на улице, с таким же успехом могли подняться к ней на квартиру и взять ее там вместе с рацией.
Уколов вновь энергично запротестовал:
— Так нельзя рассуждать! «Могли»… Это догадки. Ведь не поднялись же, а ждали внизу.
— Потому что хотели сохранить квартиру как приманку.
— Что они хотели — этого мы не можем знать. Но я совершенно точно убежден, что Ким предусмотрел всякие варианты. Поэтому и дал ей инструкцию: сиди. Придет гестапо, а ты сиди спокойно. Рация в тайнике, документы у нее были в полном порядке. Формально не за что зацепиться.
— Но они знали, что это конспиративная квартира, — возразил я.
— А разве там такая вывеска на двери висела? Обычная квартира. Придраться не к чему.
— Вы меня удивляете, неужели немцы так строго придерживались буквы закона?
— Какие законы?! Царил фашистский террор, произвол. Именно поэтому одинаково легко было и замести невинного, и отпустить «виновного».
— Позвольте, но, значит, среди гестаповцев и полицаев был кто-то, кто был заинтересован в спасении Нади?
— К тому и веду! — вскричал Уколов.
— Так почему же на улице он не помог?
— Не мог. В этом все дело. Возник инцидент. Перестрелка. Уже все пути были отрезаны. Учтите, Буялов, желая выручить Надю, первый открыл огонь. Но в тех условиях у него другого выхода, собственно, не было. Или нужно было на ходу охватить обстановку, перестроиться.
