Да я какая была, такая и осталась, только трошки выросла. Во всяком случае, если увидите — узнаете. Живу я очень хорошо… Товарищи у меня замечательные. Они мне здесь как братья родные… Одно только очень хотелось узнать: как-то вам живется? Ведь скоро полтора года, как я не видела тебя с папой. Он по-прежнему такой же худой? Интересно, как живут мои подруги. Нельца, наверное, в институте? А Рэма?
Пусть хотя бы пару словечек черкнут. Эх, и поговорить же охота с ними!
Нинуська, должно быть, большая уже — завивку сделала, с хлопцами в кино ходит. Пусть напишет, какие новые картины вышли и слова новых хороших песен, а то я совсем от жизни отстала, словно в лесу глухом живу…»
А ведь она и в самом деле в глухом лесу была.
«…Жизнь у нас хоть и замечательная, да только некогда в кино сходить. В свободное время развлекаемся рассказами, настольными играми, книгами. Вот и сейчас командир спит, один из друзей орешки грызет, а другой, лежа на диване, заливается над Сервантесом (Дон-Кихот), я же письмо взялась сочинять. Есть много кое-чего порассказать интересного, да в письме не опишешь. Расскажу, когда встретимся! Пишите о своей жизни побольше. Ну, на этом кончаю свое «послание» превеликое. Крепко-крепко целую и жду ответа. Всем знакомым и родным пребольшущий привет. До свидания. Клара.
Пишите по адресу: Полевая почта 71650 «Ч».
И последнее письмо. Хотя Клара погибла полгода спустя после него, но больше от нее писем не приходило.
«26 декабря 1943 г.
Добрый день, моя милая, родная мамуська!
Если бы ты только знала, до чего же я обрадовалась, получив твое письмо. Самое главное то, что оно было большое, и я его сразу же раза три прочла не отрываясь, а потом только дала прочесть друзьям и командиру. У нас привыкли делиться получаемыми письмами. Сейчас пока что есть возможность переслать письмо, хотя приехать не удастся, наверное, еще долго. Мамочка, дорогая моя, я тебя только очень прошу — не волнуйся, если не будет долго писем. Уж кто-кто, а я-то жива всегда буду!..»
Эти слова ее оказались пророческими. Она обрела бессмертие.
«Сегодня видела вернувшегося к нам Кузнецова. Передал записку от вас. Он, видимо, основательно напугал вас, порассказав о том, где мы находимся и что делаем. Я, между прочим, очень жалела, что так подробно рассказал. Незачем. Так что, мамочка, еще раз прошу вас, не волнуйтесь и не изводите себя понапрасну — я останусь жива, встречу победу. Живу я по-прежнему очень хорошо, в полном достатке. Только волнует — ты там, наверное, босая ходишь. Знаешь, мамусенька, не жалей ты моих вещей, распоряжайся как знаешь. Туфли або продай, або променяй на большой номер. Наживу еще барахла-то! Чего его жалеть! Ну вот, кажется, и все. Командир передает вам спасибо за привет и просит принять от него привет. Это действительно очень хороший человек.
Посылаю вам денег 1500 р. Попробуйте достать себе что-либо подходящее из обуви на зиму. Еще раз крепко целую. Клара.
P. S. Заранее поздравляем с Новым годом! Привет всем-всем, и извините, пожалуйста, что не успела кое-кому ответить на письма».
— Вы знаете, Екатерина Уваровна, что Клара приезжала в Москву в ноябре сорок третьего? — спросил Уколов.
— Ох, как мы переживали с отцом… Да кто же мог знать? Приехала я… Записка… Комната прибрана. Баночка с вареньем стояла, — чуть-чуть взято — чай, наверное, пила. Опустилась я на стул… и все у меня как будто уходит, уходит… Юстя наша вышла ко мне, тут я расплакалась…
— А записочка не сохранилась? — спросил я.
Екатерина Уваровна достала с самого дна шкатулки тетрадный листок в клеточку. На нем было написано несколько строчек карандашом:
«Дорогие мои!
Не сердитесь, что вовремя не могла написать, что приеду. Отпустили на одни сутки. Побывала в нашей комнатке, немножко грустно было без вас. Но теперь уже скоро-скоро увидимся. Ваша Клара».
Мы молчали.
— Теперь уж скоро… — закрыв рукой глаза, сказала мать.
Глава IV
ВАНЯ КУРСКИЙ
Потом мы с Георгием Ивановичем вышли покурить в переднюю. Пустынной казалась эта большая квартира с несколькими передними, переходами, коридорами, где некогда, верно, пряталась и играла Клара. В кухне были три старушки. Одна из них стирала белье в железном корыте.
— Вы помните Клару? — спросил я.
— Как не помнить?.. Сколько вечеров провела она у меня на диване с моей дочкой Рэмой, слушали сказки, — сказала та, что сидела у корыта. — Хорошая была девочка, послушная…
— Все мы ее помним, — сказала другая. — Мы как поселились в этой квартире в двадцатом году, так и живем… Дети наши разъехались, кто на войне погиб… А мы вот состарились… Молодежь к нам не едет…
— Ну, как, мамаши, живете мирно, не ссоритесь? — вдруг, как-то посмеиваясь, спросил майор. Но я уже привык к его манере говорить будто бы невпопад, но на самом деле с дальним прицелом — отвлечь от тяжелых воспоминаний. И вскоре уже старушки улыбались и наперебой рассказывали нам, как дружно живут они и что даже ходят упорные разговоры, что их квартире присвоено звание «квартиры образцовой культуры».
Мы вернулись к Екатерине Уваровне. Она сидела задумавшись.
— Георгий Иванович, скажите, а был у вас в отряде Юра?
— Был, и не один.
