Нежданова. Он стоял неподвижно, с неподвижным, угрюмым лицом.
– Но если будет опасность? – спросила она.
Соломин улыбнулся:
– Не бойтесь… когда будет опасность – я вас пущу.
Марианна молча сняла платок с головы – и села.
Тогда Соломин обратился к Нежданову:
– А ты, брат, в самом деле посмотри-ка немножко. Может быть, это все преувеличено. Только, пожалуйста, осторожнее. Впрочем, тебя подвезут. И вернись поскорее. Ты обещаешь? Нежданов, обещаешь?
– Да.
– Да – наверное?
– Коли тебе здесь все покоряются, начиная с Марианны!
Нежданов вышел в коридор не простившись. Павел вынырнул из темноты и побежал вперед по лестнице, стуча коваными подковами сапогов. Он должен был подвезти Нежданова.
Соломин подсел к Марианне.
– Вы слышали последние слова Нежданова?
– Да; он досадует, что я слушаюсь вас больше, чем его. И ведь это правда. Я люблю его, а слушаюсь вас. Он мне дороже… а вы мне ближе.
Соломин осторожно поласкал своей рукой ее руку.
– Эта история… очень неприятная, – промолвил он наконец. – Если Маркелов в ней замешан – он погиб.
Марианна вздрогнула.
– Погиб?
– Да. Он ничего не делает вполовину – и не прячется за других.
– Погиб! – шепнула Марианна снова, и слезы побежали по ее лицу. – Ах, Василий Федотыч! мне очень жаль его. Но почему же он не может восторжествовать? Почему он должен непременно погибнуть?
– Потому, Марианна, что в подобных предприятиях первые всегда погибают, даже если они удаются… А в этом деле, что он затеял, не только первые и вторые погибнут – но и десятые… и двадцатые…
– Так мы и не дождемся?
– Того, что вы думаете? – Никогда. Глазами мы этого не увидим; вот этими, живыми глазами. Ну – духовными… это другое дело. Любуйся хоть теперь, сейчас. Тут контроля нет.
– Так зачем же вы, Соломин…
– Что?
– Зачем вы идете по этой дороге?
– Потому что нет другой. То есть, собственно, цель у нас с Маркеловым одна; дорога другая.
– Бедный Сергей Михайлович! – уныло промолвила Марианна. Соломин опять осторожно поласкал ее.
– Ну, полноте; еще нет ничего верного. Посмотрим, какие известия привезет Павел. В нашем… звании надо быть твердым. Англичане говорят: «Never say die» [75]. Хорошая поговорка. Лучше русской: «Пришла беда, растворяй ворота!» Заранее горевать нечего. – Соломин поднялся со стула.
– А место, которое вы хотели мне достать? – спросила вдруг Марианна. Слезы блестели еще у ней на щеках, но в глазах уже не было печали…
Соломин сел опять.
– Разве вам так хочется поскорей уехать отсюда?
– О нет! Но я желала бы быть полезной.
– Марианна, вы очень полезны и здесь. Не покидайте нас, подождите. Чего вам? – спросил Соломин вошедшую Татьяну. (Он говорил «ты» одному Павлу – и то потому, что тот был бы слишком несчастлив, если б Соломин вздумал говорить ему «вы».)
– Да тут какой-то женский пол спрашивает Алексея Дмитрича, – отвечала Татьяна, посмеиваясь и разводя руками, – я было сказала, что его нет у нас, совсем нету. Мы, мол, и не знаем, что за человек такой? Но тут он…
– Да кто – он?
– Да самый этот женский пол. Взял да написал свое имя на этой вот бумаге и говорит, чтобы я показала и что его пустят; и что, если точно Алексея Дмитрича дома нет, так он и подождать может.
На бумаге стояло крупными буквами: Машурина.
– Впустите, – сказал Соломин. – Вас, Марианна, не стеснит, если она сюда войдет? Она тоже – из наших.
– Нисколько, помилуйте.
Через несколько мгновений на пороге показалась Машурина – в том же самом платье, в каком мы ее видели в начале первой главы.
XXXI
– Нежданова нет дома? – спросила она; потом увидела Соломина, подошла к нему и подала ему руку. – Здравствуйте, Соломин! – На Марианну она только кинула косвенный взгляд.
– Он скоро вернется, – отвечал Соломин. – Но позвольте спросить, от кого вы узнали…
– От Маркелова. Впрочем, оно и в городе… двум-трем лицам уже известно.
– В самом деле?
– Да. Кто-нибудь проболтал. Да и Нежданова, говорят, самого узнали.
– Вот те и переодевания! – проворчал Соломин. – Позвольте вас познакомить, – прибавил он громко. – Госпожа Синецкая, госпожа Машурина! Присядьте.
Машурина слегка кивнула головою и села.
– У меня к Нежданову есть письмо; а к вам, Соломин, словесный запрос.
– Какой? И от кого?
– От известного вам лица… Что, у вас… все готово?
– Ничего у меня не готово.
Машурина раскрыла, насколько могла, свои крохотные глазки.
– Ничего?
– Ничего.
– Так-таки решительно ничего?
– Решительно ничего.
– Так и сказать?
– Так и скажите.
Машурина подумала и вынула папироску из кармана.
– Огня можно?
– Вот вам спичка.
Машурина закурила свою папироску.
– «Они» другого ждали, – начала она. – Да и кругом – не так, как у вас. Впрочем, это ваше дело. А я к вам ненадолго. Только вот с Неждановым повидаться да письмо передать.
– Куда же вы едете?
– А далеко отсюда. (Она отправлялась, собственно, в Женеву, но не хотела сказать это Соломину. Она его находила не совсем надежным, да и «чужая» сидела тут. Машурину, которая едва знала по-немецки, посылали в Женеву для того, чтобы вручить там неизвестному ей лицу половину куска картона с нарисованной виноградной веткой и 279 рублей серебром.)
– А Остродумов где? С вами?
– Нет. Он тут близко… застрял. Да этот отзовется. Пимен – не пропадет. Беспокоиться нечего.
– Вы как сюда приехали?
– На телеге… А то как? Дайте-ка еще спичку…
Соломин подал ей зажженную спичку…
– Василий Федотыч! – прошептал вдруг чей-то голос из-за двери. – Пожалуйте!
– Кто там? Чего нужно?
– Пожалуйте, – повторил голос внушительно и настойчиво. – Тут пришли чужие работники, чтой-то толкуют; а Павла Егорыча нету.
Соломин извинился, встал и вышел.
Машурина принялась глядеть на Марианну и глядела долго, так что той неловко стало.
– Простите меня, – промолвила она вдруг своим грубым, отрывистым голосом, – я простая, не умею… этак. Не сердитесь; коли хотите – не отвечайте. Вы та девица, что ушла от Сипягиных?
Марианна несколько изумилась, однако промолвила:
– Я.
– С Неждановым?
– Ну да.
– Позвольте… дайте мне руку. Простите меня, пожалуйста. Вы, стало быть, хорошая, коли он полюбил вас.
Марианна пожала руку Машуриной.
– А вы коротко знаете Нежданова?
– Я его знаю. Я в Петербурге его видала. Оттого-то я и говорю. Сергей Михайлыч тоже мне сказывал…
– Ах, Маркелов! Вы его недавно видели?
– Недавно. Теперь он ушел.
– Куда?
– Куда приказано.
Марианна вздохнула.
– Ах, госпожа Машурина, я боюсь за него.
– Во-первых, что я за госпожа? Эти манеры бросить надо. А во‑вторых… вы говорите: «я боюсь». И это тоже не годится. За себя не будешь бояться – и за других перестанешь. Ни думать о себе, ни бояться за
