– и покачивается он, а ветер ему приятно дует в лицо и не дает возникать дурным мыслям…
Только досадно ему, что как же это ему не дали высказаться… И опять ветер ласкает его воспаленное лицо.
А там мгновенное явление Марианны, мгновенное, жгучее чувство позора – и сон, глубокий, мертвый сон…
Все это рассказал Павел потом Соломину. Не скрыл он также и того, что сам не помешал Нежданову выпить… а то так-таки не вывел бы его из кружала. Другие бы его не пустили.
– Ну, а как заслабел-то он очень, я и попросил с поклонами: «Господа, мол, честные, отпустите паренька; видите, млад больно…» Ну и отпустили; только полтинник магарыча, говорят, подавай! Я так и дал.
– И хорошо сделал, – похвалил его Соломин.
Нежданов спал; а Марианна сидела под окном и глядела в палисадник. И странное дело! Нехорошие, почти злые чувства и мысли, волновавшие ее до прибытия Нежданова с Павлом, покинули ее разом; сам Нежданов нисколько не был ни противен ей, ни гадок: она жалела его. Она знала очень хорошо, что он не развратник и не пьяница – и уже думала о том, что сказать ему, когда он проснется, что-нибудь дружелюбное, чтобы он не слишком совестился и огорчался. «Надо так сделать; надо, чтобы он сам рассказал, как эта беда стряслась над ним».
Она не волновалась; но ей было грустно… безотрадно грустно. На нее как будто повеяло настоящим запахом того мира, куда она стремилась… и содрогнулась она от этой грубости и темноты. Какому Молоху собиралась она принести себя в жертву?
Однако – нет! Быть не может! Это – так; это случайно и сейчас пройдет. Мгновенное впечатление, которое потому только ее поразило, что было слишком неожиданно. Она встала, подошла к дивану, на котором лежал Нежданов, утерла платком его бледный, даже во сне мучительно стянутый лоб, откинула назад его волосы… Ей снова стало жалко его; так мать жалеет своего больного ребенка. Но глядеть на него ей было немного жутко – и она тихонько ушла в свою комнату, оставив дверь незапертою.
Никакой работы не взяла она в руки; и села опять – и опять нашли на нее думы. Она чувствовала, как время таяло, как минута исчезала за минутой, и ей было даже приятно это чувствовать, и сердце у ней билось – и она опять принялась ждать чего-то.
Куда это Соломин делся?
Дверь тихонько скрипнула – и Татьяна вошла в комнату.
– Что вам? – спросила Марианна почти с досадой.
– Марианна Викентьевна, – начала Татьяна вполголоса. – Вот что. Вы не огорчайтесь; потому дело житейское; и еще, слава богу…
– Я нисколько не огорчаюсь, Татьяна Осиповна, – перебила ее Марианна. – Алексей Дмитрич не совсем здоров, важность невелика!..
– Ну и чудесно! А то я думаю: не идет моя Марианна Викентьевна; думаю: что с ней? Но я все-таки не пошла бы к вам, потому в этом разе первое правило: не трожь, не ворошь! Только тут явился к нам на фабрику какой-то – кто его знает? Маленький такой да хроменький: вынь да положь ему Алексея Дмитрича! И что за чудеса: сегодня утром эта женка его спрашивала… а теперь вот этот хромой. А коли, говорит, Алексея Дмитрича нет, – подавай ему Василья Федотыча! Не пойду без того, говорит; потому, говорит, дело оченно важное. Мы его гнать, как ту женку. Василия-то Федотыча, точно, нет… отлучился; а тот-то, хромой: – Не пойду, говорит, буду ждать хотя до ночи… Так по двору и ходит. Вот подите сюда, в коридорчик; увидеть его из окошка можете… Не узнаете ли, что за кавалер такой.
Марианна последовала за Татьяной – ей пришлось пройти мимо Нежданова, и она опять заметила болезненно нахмуренный лоб и опять провела по нем платком. Сквозь пыльное стекло окошка она увидела посетителя, о котором говорила Татьяна. Он был ей незнаком. Но в ту же минуту из-за угла дома показался Соломин.
Маленький хромой человечек быстро подошел к нему, протянул ему руку. Соломин взял ее. Он, очевидно, знал этого человека. Оба скрылись…
Но вот уже слышатся их шаги по лестнице… Они идут сюда…
Марианна проворно вернулась в свою комнату – и остановилась посередине, с трудом переводя дыхание. Ей было страшно… чего? Она сама не знала.
Голова Соломина показалась в дверях.
– Марианна Викентьевна, позвольте войти к вам. Я привел человека, которого вам непременно нужно видеть.
Марианна только головой кивнула в ответ, и вслед за Соломиным явился – Паклин.
XXXIII
– Я друг вашего супруга, – промолвил он, низко склоняясь перед Марианной и как бы стараясь скрыть от нее свое перетревоженное, перепуганное лицо; – я также друг Василия Федотыча. Алексей Дмитрич спит – он, я слышу, нездоров; а я, к сожаленью, привез дурные вести, которые я уже успел частью сообщить Василию Федотычу и вследствие которых нужно принять некоторые решительные меры.
Голос Паклина беспрестанно обрывался, как у человека, которого сушит и мучит жажда. Вести, которые он привез, были действительно очень дурны. Маркелова схватили крестьяне и препроводили в город. Дурковатый приказчик выдал Голушкина: его арестовали. Он в свою очередь все и всех выдает, желает перейти в православие, жертвует в гимназию портрет митрополита Филарета и препроводил уже пять тысяч рублей для раздачи «увечным воинам». Нет никакого сомнения, что он выдал Нежданова; полиция может ежеминутно нагрянуть на фабрику. Василию Федотычу тоже грозит опасность.
– Что касается до меня, – прибавил Паклин, – то я удивляюсь, как я еще расхаживаю на свободе; хотя ведь, собственно, политикой я никогда не занимался и ни в каких планах не участвовал! Я воспользовался забывчивостью или оплошностью полиции, чтобы предуведомить вас и сообразить, какие можно употребить средства… к удалению всяких неприятностей.
Марианна выслушала Паклина до конца. Она не испугалась – она даже осталась спокойною… Но ведь точно! надобно же было что-нибудь предпринять! Первым ее движением было обратить глаза на Соломина.
Он тоже казался спокойным; только вокруг губ чуть-чуть шевелились мускулы – и это была не его обычная улыбка.
Соломин понял значение Марианнина взгляда: она ждала, что он скажет, чтобы так поступить.
– Дело действительно довольно щекотливое, – начал он, – Нежданову, я полагаю, не худо на время скрыться. Кстати, каким манером узнали вы, что он здесь, господин Паклин?
Паклин махнул рукою.
– Один индивидум сказал. Видел его, когда он расхаживал по окрестностям и проповедовал. Ну и выследил его, хоть и не с дурной целью. Он из сочувствующих. Извините, – прибавил он, обратившись к Марианне, – но, право же, друг наш Нежданов был очень… очень
