— В кино пойдешь? сухо спросил Андрей через некоторое время.
— Нет, — отрезала Стеша.
— Ради бога, Стеша! — сказал Леська. — Ради бога, пойдите с ним в кино! Я прошу вас.
— Зачем?
— Вы так часто ссоритесь друг с другом... Мне грустно это видеть.
Стеша взглянула на него благодарными глазами, а Андрей мрачно опустил веки. В кино они все же пошли. Когда вернулись, нашли на столе прекрасный ужин: банка фаршированного перца, яичница с колбасой, три бутылки пива и коробочка шоколадных конфет. Супруги пришли в необычайный восторг.
— После кино всегда ужасно хочется есть, — сказала Стеша.
— А мне пить! — сказал Андрей.
Елисей разлил пиво по стаканам и поднял свой.
— Вино пьют за людей, а пиво за лошадей. Я пью свой стакан за то, чтобы у всех у нас было лошадиное здоровье!
Андрей посыпал солью свое пиво и отхлебнул сразу половину стакана.
— Леся, а где же ваши вещи? — спросила вдруг Стеша.— Ведь не может же быть, чтобы один бушлат.
Леська рассказал им всю историю с Пшенишным.
— Так вы пойдите и потребуйте вещи обратно, — раздражеино заявил Андрей. — Он не имеет права.
— Не могу. Так же как вернуться в тюрьму за деньгами не могу.
На следующий день, когда Андрей пришел с работы, Леська уже подогрел для него обед и на свои деньги купил водки. Андрей кинулся его обнимать.
— Вот на ком должен был бы я жениться!
Вечером пришла Стеша. Увидев накрытый стол и подогретый обед, она удивилась. Но еще больше поразило ее то, что, по словам Елисея, это сделал... муж.
— Где ты была так долго? — спросил Андрей.
— Отобрала у Пшенишного Лесины вещи, — сказала она. — Костюм ваш в целости, только надо его разгладить: он страшно измят.
Леська был тронут до слез.
— Только, пожалуйста, не вздумайте гладить. Я это сделаю сам. Вы покажите, где у вас утюг.
— Хорошо, — сказала Стеша и села за стол. Андрей прислуживал ей, точно официант.
Ночью Стеша разгладила Леськин пиджак, брюки и рубашку «апаш». Теперь Елисей шел по улице аккуратный, чистенький, элегантный.
* * *
— ...Елисей! Ты?
— Боже мой! Володя?!
— Как видишь.
— Что ты делаешь в Севастополе?
— Что все, то и я. Здесь теперь много наших. Бегут в Турцию.
— И ты?
— Нет, подымай выше: я в Италию. Папа уже в Генуе, а я сопровождаю пшеницу вон на том транспорте.
Леська увидел на рейде пароход «Синеус». О Леське Володя не спрашивал: очевидно, все знал.
— Какое счастье, что ты не был на «Карамбе»! — сказал Леська.
— Да. Сам не знаю, почему они меня не пригласили.
— Долго жить будешь.
— Хочешь, Леся, поедем со мной в Геную! Папа тебя любит и будет тебе рад. А когда большевиков отгонят, мы снова вернемся в Евпаторию.
— А если не отгонят?
— Отгонят! Ну что ты! Вся Европа против них. Вон и дредноут «Франс» вошел в севастопольскую бухту. А не отгонят — ты все равно сможешь вернуться, большевики тебя примут: как же — рыбак. А зато побываешь за границей. Когда еще тебе посчастливится ее увидеть?
Леська заколебался. Италия...
— Вон наша лодка стоит, — продолжал Шокарев. — Давай поедем на пароход. Надо же познакомить тебя с капитаном.
— А как же заграничный паспорт?
— Чудак ты! Твой паспорт нужно предъявить мне, как владельцу фрахта, а я у тебя документа не спрашиваю.
Леська сел в лодку и вдел весла в уключины. Володя отвязал канат. Леська тихо и задумчиво греб к «Синеусу». Володя не мешал его раздумью.
В кают-компании, угощая мальчиков обедом, капитан сказал:
— Вон видите на рейде турецкое судно «Трапезунд»?
— Видим.
— На нем живет крымское правительство.
— Драпают?
— Ага. Но дело не в этом. Правительство присвоило себе весь золотой запас крымских банков, а полковник Труссон отобрал этот запас в свою пользу. Все хотят нажиться на революции.
— А большевики отберут золото у Труссона, — сказал Леська.
— Не успеют.
— Значит, бедняга Соломон Самуилович окончательно обеднел?
— Ну, о нем не беспокойтесь. Старик давно предвидел, что ему царствовать недолго, и потихоньку отправлял в Париж на свое имя целые коллекции старинных вин из Массандры. Вы понимаете, какой у него там капитал?
— Вот мерзавец! — воскликнул Леська.
— А по-моему, молодец! — захохотал капитан.
— Неужели вы могли бы это сделать? — удивился Леська.
— Нет, конечно, — сказал капитан и сделал серьезное лицо.
Вечером, снова пригласив юношей в кают-компанию, капитан сказал печальным тоном:
— Вот и Евпатория сдалась.
— Когда?
— Вчера. Двенадцатого апреля.
— Значит, надо как можно скорее сняться с якоря,— сказал Володя. — Мой товарищ тоже с нами поедет.
— Пожалуйста. Но сняться в ближайшее время не удастся.
— Почему?
— Грузчики забастовали.
— Как забастовали? Но ведь в Севастополе безработица.
— Тем не менее.
— Не понимаю. Тогда заплатите им вдвое, втрое!
— Не поможет. Тут забастовка политическая: они против того, чтобы из Крыма вывозили хлеб за границу. Это, конечно, красные мутят.
— Какой же выход?
— Выход найдем. Дадим взятку начальнику гарнизона, и он вышлет на погрузку целый батальон солдат. Но такие дела в два счета не делаются. Нужно время.
Через четыре дня «Синеус» пришвартовался к молу, и солдаты начали погрузку.
Леська сбегал к Лагутиным за вещами. Когда он вошел, супруги сидели на стульях друг против друга и препирались:
— А ты чего?
— А ты чего?
— А ты чего?
Они исчерпали весь свой словарь и бранились, умирая от усталости. Леська забрал чемодан и бушлат.
— До свиданья, дорогие! Уезжаю черт знает куда! Вспоминайте обо мне, а я-то вас никогда не забуду.
Леська расцеловал Стешу и крепко поцеловал Андрея. После его ухода супруги сидели чуть-чуть растерянные.
— Какой симпатичный парень, правда, Андрюша?
— Правда, Стеша.
— Чай будем пить?
— Будем.
— А может быть, хочешь какао?
— А откуда у нас какао?
— От Елисея остались шоколадные конфеты. Я их настругаю, вот и какао.
Леська вернулся на корабль. Старший помощник уступил юношам свою каюту, и они уже не сходили на берег. О «Карамбе» больше не было речи: евпаторийцы не признавали сантиментов. Но по тому, с какой нежностью Володя относился к Леське, было ясно, кого он потерял в Артуре, Юке и Ульке.
С утра у лебедки стоял Елисей и записывал мешки, потом его сменял Володя, который не умел вставать рано, потом опять приходил Елисей, — так каждые два часа. Двадцатого апреля, когда пришел на смену Володя, Леська сказал:
— Сбегаю на приморский бульвар и обратно. Ничего?
— Сбегай. Пожалуйста.
Леська сбегал. По дороге он предался приятным мечтам: вот он приезжает в Геную, поступает на работу к Шокареву, изучает итальянский язык, потом приезжает и Милан и записывается хористом в театр «La Scala». Примут же его в хористы с таким голосом! А когда станет знаменитым, вернется в Россию. Где он будет петь на родине? В санкт-петербургском или московском театре, но уж обязательно приедет на гастроли в Евпаторию. То-то будет сенсация!
На бульваре у моря сидела девушка в белом. Она сидела так же неподвижно, как когда-то у ручья в саду Умер-бея.
— Гульнара!
— Леся?
— И ты в Турцию?
— Да. А ты тоже туда?
— Нет. Я в Италию.
— А я в Турцию.
— Замуж выходить? За принца?
— Неизвестно.
Где-то близко за горизонтом раздалось басовое ворчание грома.
— Гульнара! Сейчас совершается огромный шаг в нашей жизни, понимаешь? Может быть, мы с тобой никогда больше не увидимся. Так вот я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя! Больше всех на свете. Ты самый дорогой для меня человек в мире! Я хочу, чтобы ты это помнила!
— Хорошо, — сказала Гульнара.
Ворчание за горизонтом длилось слишком долго, чтобы казаться громом. Это была артиллерия.
Леська тихонько взял Гульнарины руки в свои и поцеловал сначала одну, потом другую.
— Спасибо, — сказала Гульнара.
Леська пошел в город, умирая от горя. Еще одна беда свалилась на его голову. Была мечта всей жизни, пусть несбыточная, но все же. Больше ее не будет. Нельзя же мечтать о мертвых или о вышедших замуж за турецких принцев...
До Леськи донеслись какие-то возбужденные крики, возгласы, обрывки песен. Он побежал к ним. По главной улице военным строем шли французские матросы с кораблей «Жан Бар» и «Франс». Они пели «Интернационал». Встречные белогвардейцы, не понимая, что происходит, ныряли в подворотни и срывали с себя погоны.
Впереди демонстрации в берете с помпоном шел матрос, которого все называли Жорж. Время от времени он поднимал руку и кричал: «Vive la revolution!»
