Успокоившись, он поднял на женщину мокрые ресницы.
— Это мои лучшие друзья, — прошептал он и заплакал тихо, как девочка.
— Да... Большое горе — потерять сразу стольких друзей.
22
Каждый день как с бою добыт!
Когда Бредихин очутился на улице и за ним закрылись ворота тюрьмы, он вспомнил, что керенки его остались в кордегардии. Но лучше умереть от голода, чем вернуться в тюрьму и требовать денег.
Жизнь его даже в самом ближайшем будущем была неясной, но Леська испытывал сладостное ощущение. Несмотря на всю грязь, какая царила в тюрьме, ему казалось, будто он вышел на воздух из горячей бани, где его крепко обдавали парным веником. Шел он почему-то походкой Артура: почти на цыпочках. Рядом с ним и навстречу — нарядная толпа.
Кровли и пищи не было. Но были девятнадцать лет...
У мола стоял итальянский пароход. Грузчики, надев на голову полумешок, отрезанный так, что он превращался в капюшон, выносили из трюма на берег небольшие тюки сахару. Леська пристроился к ним, поднялся по трапу, подставил спину, получил тюк и легко снес его вниз. Тюк весил всего-навсего пуда четыре. Но тут к Елисею подошел человек в солдатской шинели без погон и хлястика.
— Извиняюсь, господин, здесь работает профсоюз грузчиков.
— Ну и что?
— Разве вы не знаете? В Севастополе безработица, поэтому на погрузку допускаются только члены профсоюза, да и то в очередь: кушать каждому нужно.
— А мне не нужно?
Их уже окружили грузчики.
— А вы кто такой будете?
— А вам не все равно? Человек.
— Все мы человеки. А родители у вас есть?
— У меня и деньги есть, но они остались в тюрьме, а я за ними, хоть головой в прорубь, не пойду.
— Понятно...
Никто не спросил, за что Леська сидел. Каждый понимал, что счастливые не сидят.
— Ну, что ж, ребята, — сказала шинель. — Надо помочь товарищу. Допустим его на один день?
— Допустим!
— Давай допустим!
— Только ты, парень, возьми вот такой мешок, а то через час от тебя только лохмотья останутся.
Елисей надел капюшон и снова пристроился к очереди. Мешки были нетяжелы, но сахар, мелкий и крепкий, выпирал из тюков, как еж, и страшно царапал плечи.
Поработали до перекура. Грузчики сели в кружок и принялись есть, кто чего захватил из дому. Леська деликатно отошел в сторону и присел у каких-то бочек. Вскоре к нему подошел человек в шинели.
— Товарищ! Пообедайте с нами. Ничего особенного не обещаю, но червячка заморить сможете.
Леська подошел к артели. на газетке лежала Леськина порция: таранька, луковица и кусок серого хлеба.
— С миру по нитке — голому веревка! — пошутил человек в шинели.
Все засмеялись.
Леська смущенно взял луковицу, снова отошел в сторону и тихонько заплакал. Потом, всхлипывая, стал есть. Грузчики помолчали, затем заговорили об итальянском сахаре, какой он, сука, «вредный»: всю спину сжег.
К вечеру Леська получил расчет, попрощался со всеми за руку и пошел. Пройдя десяток шагов, обернулся: грузчики молча глядели ему вслед.
Леська направился на почту и дал Леониду телеграмму: «Хочу вернуться тчк казенный дом разрешает телеграфируй востребования Елисей».
Придя затем на базар, где все уже было закрыто, Леська вошел в харчевню. Есть хотелось зверски: эта таранька только разожгла аппетит. А тут еще работа! Разделив четыре керенки пополам, он позвал хозяина и показал ему две бумажки:
— Дайте мне все, что можно съесть на эти деньги.
Хозяин, толстый рябой мужчина, поглядел на него с удивлением:
— Тут не так много.
— Так вот вы и дайте мне что подешевле, но побольше.
— Шашлык не получится, — грустно сказал хозяин.
— Как хотите. Мне бы только чтоб сытно.
— Сытно будет.
Хозяин принес два чурека, блюдце лобио с чесночным соусом и полбутылки пива завода «Енни». Холодная фасоль показалась Леське амброзией. Потом на столе появился глиняный горшок с дымящимся харчо. Это действительно очень сытное блюдо: пшена столько, что ложка стоймя стояла, и довольно много костей с обрывками баранины.
Когда Леська насытился, он взял меню и подсчитал убытки.
— Хозяин, а хозяин!
— Да, дорогой?
— Вам не стыдно обирать голодного человека?
— Зачем обирать? Ты хорошо покушал.
— У нас в Евпатории все татары очень честные люди. А вы, наверное, не из Евпатории?
— Приходи утром завтракать.
— Вот это другой разговор.
Леська улыбнулся ему и вышел.
— Хороший парень, — сказал хозяин жене. — Очень хороший.
Особенно доволен был хозяин тем, что Леська не угадал в нем грузина.
Ночлег Елисей решил устроить под какой-нибудь лодкой. В Евпатории это было бы очень просто. Он пошел на пляж, завернув по дороге на Исторический бульвар. Гуляющие, как всегда, толпились на главной площадке, но в одной из аллей, по которой Леська решил прогуляться перед сном, со всех сторон слышались зазывные возгласы:
— Ваня — любовь! Ваня — любовь!
Леська шарахнулся в сторону и вскоре очутился на пляже. Найдя подходящую лодку, он нырнул под нее, сжался в калачик и начал уже задремывать. Но Севастополь — не Евпатория. Это город военный, насыщенный патрулями. Леська едва успел заснуть, как его осветил фонариком какой-то усач.
— А ну вылазь!
— В чем дело?
— Документы! Из тюрьмы вышел? Евпатория? За что сидел?
— Это вас не касается. Меня освободили, значит, было недоразумение.
— Гм... Понятно... Только спать под лодкой у нас не разрешается.
— А где же я буду спать?
— Можно в участке.
— Ну, нет! — засмеялся Леська, не очень, однако, весело. — Только не это.
Он пошел на Графскую пристань, присел на ступеньках и, прислонившись к стене, засунул руки в рукава. Но другой усач поднял его, просмотрел документы и объяснил, что в Севастополе на улице спать не полагается.
Леська снова побрел в торговую гавань, где, как он знал, стояло большое отхожее место. Вошел в отделение «Для женщин» (там чище), примостился в уголке и быстро заснул.
Глубокой ночью в уборную залетели две фифы. Зрелище спящего Леськи до того напугало одну из них, что она завизжала, точно впервые в жизни увидала одетого мужчину.
— Смотри, Нинця: у пас пьяный!
— Да не пьяный, — сказала другая, чуть постарше.— Бездомный. Пьяный бы разлегся, а этот только прикорнул. Вон под головой пиджак.
— Надо его выгнать. Эй, ты! Пижон!
— Не трогай его. Пусть спит.
Но Леська уже очнулся.
— Извините, — сказал он тихо, надел бушлат и вышел.
Та, которую звали Ниццей, побежала за ним.
— Послушайте! Вам негде ночевать?
— Негде.
— Пойдемте ко мне.
— Денег нет.
— Не нужно денег. Я по-человечеству.
Леська покорно пошел за ней.
Нина привела его в какую-то довольно обширную кухню. Угол в ней отделен занавеской. За ней кровать. Ничуть не стесняясь Леськи, женщина стянула через голову платье, потом сбросила комбинашку, расстегнула резинки, сняла чулки, лифчик и, голая, юркнула под одеяло.
Леська никогда не видел раздевающейся женщины. Его начала бить дрожь.
— Ну? Что же ты? Маленький? Ныряй сюда.
Леська задул свечку, разделся и лег рядом.
Женщина повернулась к нему спиной. Для начала Леська тихонько погладил острое, как у девочки, плечико.
Она отвела его руку:
— Э, нет! Это нет! Это — мое ремесло.
— А если бы деньги?
— Это мое ремесло. Ты-то чем занимаешься?
— Я студент, — соврал Леська.
— Можешь ты сейчас зубрить арифметику или там географию? Вот и я так же.
Леська затих.
Еще затемно он встал и выскользнул на улицу, чтобы не встречаться с Ниной.
«Какой чудесный народ люди! — думал он. — Почему сжалилась надо мной эта женщина? Почему пожалели грузчики? Ведь они сами нищие, а нищета, говорят, ожесточает».
Так он пришел на базар, где у харчевни уже толпился народ. Когда хозяин открыл дверь, Леська хлынул вместе со всеми.
— Узнаете меня? — спросил он хозяина.
— А как же? Сейчас, сейчас.
За Леськиным столиком сидели три каких-то торговца. Один, веселый и пышный, сказал Леське, подмигнув:
— Спросите хозяина, какой он национальности.
— Татарин, конечно. Чего спрашивать?
— Нет, вы все-таки спросите.
Минут через десять хозяин принес на подносе четыре чурека и четыре тарелки хаши — супа с требухой.
— Все! — сказал он Леське. — Больше сдачи не будет.
— Ну, что ж. Спасибо и на этом. Между прочим, какой вы национальности?
Рябой хозяин покосился на веселого торговца и, запинаясь, сказал:
— Я... армянин...
— Э, кацо! Зачем неправду говоришь? Ты ведь грузин.
— Ну и что? Я вижу, господин не разбирается в кавказских народах, а я такой некрасивый! Пусть думает, что я армянин.
