беднейшие граждане по традиционной английской конституции (в этом отношении, очевидно, большую пользу принесло решение Аддингтона отказаться от «охоты на ведьм» после заговора Деспарда и ослабить наиболее драконовские ограничения на гражданские свободы, введённые в 1790-е гг.). Таким образом, верноподданнические взгляды времён революционных войн существенно укрепились, и после 1803 г. они с большим или меньшим успехом продолжали крепнуть. В сущности, простому человеку внушали, что, защищая установленный порядок, он защищает свои интересы — как было написано в одном слабеньком стихотворении, напечатанном в 1803 г.: «Дело Георга и свободы — твоё дело!»[199]. Британская конституция, основанная не на абстрактных теориях, а на вековом практическом опыте, не обеспечивала абсолютного равенства, но в условиях конкретных жизненных ситуаций она всем предоставляла свободу, возможности и опору на закон. В результате разрушение её для честного труженика, ремесленника или мелкого лавочника было бы столь же губительным, как и для богачей, а защита её предоставляла возможности улучшить своё положение. В ходу было такое высказывание: «Помни, когда ты вызываешься помочь… тем, кто выше и богаче тебя, на них ложится бремя благодарности, которая непременно будет вознаграждена»[200]. К этому добавлялась солидная доза ксенофобии, о чём свидетельствует стишок «Несокрушимые британцы» (Britons Unconquerable):Afraid of the French and afraid of invasion? Afraid of the men whom on every occasion We’ve beat since our Edward gained so much renown, By bringing the king of these Frencmen to town? Yes, afraid of the French we will be when the moon Shines as clear and as bright as the sun does at noon; When the stars in their places no longer will stay, But turn into marbles, and boys with them play[201]. Бояться французов, бояться вторжения? Бояться людей, которых мы при каждом случае Били с тех пор, как наш Эдуард прославился тем, Что привёз короля этих французишек в Лондон? Да, мы будем бояться французов, когда луна Будет светить так же ярко, как солнце в полдень, Когда звёзды свалятся с неба и превратятся В стеклянные шарики, которыми будут играть мальчишки.
Эти призывы, очевидно, не были бесплодны, на что указывает успешное возрождение добровольческого движения. Однако отсутствие опасности народного восстания в кризисный период 1803–1805 гг. совсем не означает, что чувства народа сохраняли постоянство в ходе всей войны. Напротив, в течение несколько лет вновь усилился политический радикализм, а к 1812 г. некоторые районы страны находились на грани вспышки серьёзных волнений среди рабочих. Однако прежде чем заниматься этими вопросами, следует в первую очередь определить, насколько война повлияла на контроль землевладельцев над рычагами общественной и политической власти, который она, как представляется, почти не затронула. Хотя война значительно повысила возможности образованных людей благодаря огромному расширению сферы действий государства, в отсутствие таких механизмов как конкурсные процедуры приёма на работу, гражданская служба оставалась заповедником протекционизма, вследствие чего люди из средних классов почти не имели возможностей продвижения, если не добивались покровительства со стороны какого-нибудь представителя правящей олигархии. Почти то же самое имело место и в судах, поскольку назначения на судейские должности определялось благосклонностью лорда-лейтенанта (Lord-Lieutenant, главы судебной и исполнительной власти) каждого графства. И в политике средние классы мало чего добивались. Правда, видные государственные деятели — Аддингтон, Каннинг (Canning)[202], Джордж Роуз (George Rose) и лорд Элдон (Eldon) — происходили не из землевладельцев, но никто из них не продвинулся бы слишком высоко без опоры на могущественных покровителей, к тому же Аддингтону, как премьер-министру, приходилось бороться с открытой неприязнью многих важных особ, даже из числа своих сторонников. А если Аддингтона презрительно именовали «доктор», то пивовару Сэмьюэлу Уайтбреду (Samuel Whitbread) жилось ещё хуже: ходила шутка, что, он, поскольку варит пиво, лишён мужества. Это, конечно, не значит, что политический мир был закрыт для средних классов, но именно некоторые члены парламента из числа коммерсантов сохраняли безучастность, когда аристократия фактически расширяла свой контроль: число занимаемых аристократами мест по их милости увеличилось с 88 в 1793 г. до 115 в 1816 г.
Война скорее всего могла подорвать привилегии в отношении комплектования офицерского корпуса как в армии, так и в военно-морском корпусе, особенно ввиду массового его расширения в результате войны (между 1793 и 1814 гг. только число строевых пехотных офицеров возросло на 225 процентов). Здесь, безусловно, не было никаких формальных препятствий для «демократизации» — чтобы стать прапорщиком или корнетом, претендент должен был лишь доказать, что ему исполнилось шестнадцать лет и он умеет читать и писать, и получить рекомендацию старшего офицера — к тому же многократно высмеянная система купли, с помощью которой офицеры могли за деньги продвигаться в чине до подполковника, теоретически открывала путь в офицерский корпус всем состоятельным людям, а не только земельному дворянству. И хотя покупка офицерских званий обходилась недёшево — цены за чин прапорщика или корнета составляли от 400 до 1600 фунтов стерлингов в зависимости от полка — как только человек получал место на служебной лестнице, это становилось несущественным. Так как продавать можно было только действительно купленные звания, цифра эта в 1810–1813 гг. составляла примерно 20 процентов общего их числа — покупка большую часть времени вообще не играла никакой роли даже в тех частях армии, где она существовала (в артиллерии и инженерных частях продвижение всецело зависело от выслуги лет). Учитывая, что на офицерское жалованье трудно было прожить без личного дохода и что каждое продвижение в чине, будь то за счёт покупки или без неё, влекло за собой значительные хозяйственные расходы, деньги по-прежнему сохраняли важное значение, но факты говорят, что многим людям с относительно скромной финансовой
