Тот оскалился:
— И еще троих про запас держи, когда эти устанут!
— Не свисти уже! Я баба старая, опытная! Пятерых девок тебе не уездить!
— Что?!
— А на спор?
— Зачем говорить? Дело сделаю, сама увидишь!
— Так ты спорить будешь, черт нерусский, или как?
— На что?
— Пятьсот! — выдохнула Зинаида.
— Заметано.
— Долларов! — добавила она азартцо.
— Да хоть гульденов!
— Гульдены себе оставь… Так что, прямо сразу пятерых и заберешь?
— Двоих пока.
— Ладушки. Я этих пока в дальней палате, в двенадцатой, запру. Только учти, нехристь, я ведь им куда надо самолично слазаю, проверю…
— Спор так спор, — пожал плечами Руслан. — Только ты все и так услышишь… Когда кончаю — ору как резаный.
— Куда поведешь-то?
— В кабинет докторский.
— К Вику?
— Ну.
— Ты смотри не напакостничай там…
— Будь спокойна.
— А чего мне беспокоиться?
Мы во время всей это перепалки стояли молча. Странно, но эти дурные, грубые, необразованные люди относились к нам как к бессловесной скотинке… Или времена такие пришли тупые, или мне в последнее время сплошь скоты попадались?.. Как в песне поется — трудное детство. Или это все равно считается лучше, чем никакого?
— Пошли, красавицы…
Мы вошли в кабинет. Руслан закрыл дверь на ключ.
— Вам чего для завода, красавицы? Марафетику, водочки, «колес»?
— И того и другого, и можно без хлеба, — сказала Катька.
— Меня зовут Руслан.
— Это мы уже слышали.
— Как тебя зовут, гордая?
— Екатерина.
— Как царицу.
— Она была не царица.
— А кто?
— Императрица.
— Если тебе нравится — будешь императрица. А подружку как?
— Ее? Ленка.
— Ленкаенка. Молчаливая она.
— Тебя так заколоть — тоже станешь как макарон вареный.
— Не-е-ет. Я не стану. — Он обозрел нас взглядом победоносца. — Снимайте все.
— А выпить?
— Пожалуйста. — Руслан широким жестом открыл прихваченную с собою сумку. — Вино?
Водка? Эфедрин?
— Вино.
Темный кагор разлили в длинные мензурки, которые Руслан извлек из медицинского шкафа, открыв своим ключом. В глубине шкафа никелем блеснули инструменты.
— За любовь? — произнес он с подъемом.
— За нее, проклятую… — хмыкнула Катька.
— Екатерина… Я никогда не встречал таких, как ты… Ты выглядишь совсем юной девочкой, а ведешь себя как искушенная женщина… Спелая, искушенная, порочная…
— Говоришь много. — Катька сузила глаза. — Пора к делу.
Руслан растянул губы в улыбке:
— Начнем с тебя? Или с нее?
— Ты с меня. А я — с тебя… А она… Пусть смотрит.
Ей есть чему поучиться.
— Е-ка-те-ри-на… — произнес Руслан по складам. — Сними все!
Катька, с тем же выражением лица — балованной, порочной инфанты — выскользнула из трусиков, одним движением сбросила маечку…
— Императрица… — прохрипел Руслан и распахнул халат.
— Ого! — Катька округлила глаза. Ее удивление было искренним и почти безграничным: восставшая плоть сына гор поражала воображение.
— Я достоин тебя, императрица?
— Достоин, князь… — прошептала Катька. Она стала на колени, обхватив его мужскую гордость обеими руками. Горец закрыл глаза. Катька быстро посмотрела на меня, метнулась взглядом к шкафу с инструментами. Я опустила веки: поняла.
Через минуту я присела с ней рядом, передала инструмент из рук в руки…
— Вдвоем? — прохрипел Руслан.
— Никому, никому такой не отдам, — горячо зашептала Катька. — А она — пусть танцует… Или сделает тебе массаж шеи… Массажировать эту волшебную палочку я не позволю никому… Только сама… Сама… — шептала Катька, и даже я не могла понять, играет она или действительно изнемогает от страсти…
Я зашла сзади… Положила руки ему на шею…
— Сними майку… Коснись меня животом… — прохрипел он.
Я выполнила то, о чем он просил. Катька работала мастерски. Мужчина закрыл глаза, задышал часто, ритмично… Медвинская подняла глаза: взгляд ее был спокоен и холоден. Я поняла: сейчас.
Горец заревел каким-то звериным рыком, изливая семя… Одним движением я захлестнула широким пластырем его орущий рот, несколько раз обернув вокруг высокого стула, на котором он сидел. Я почувствовала, как, пусть с небольшим опозданием, напряглись мышцы его громадного тела… Если он только решится, то убьет нас прямо сейчас, здесь, на месте. И тут я услышала Катькин голос: в нем было столько холода, презрения и решимости, что даже у меня мурашки пробежали по коже…
— Только дернись! И твой прибор я унесу с собой! Как амулет!
Почувствовав прикосновение острого как бритва скальпеля, мужчина замер. Я увидела, как волосы на спине у него стали дыбом.
Но любоваться особо было некогда. Я быстро перерезала пластырь и так же, в два слоя, примотала к спинке шею.
— Найди снотворное! — прокричала Катька. Я метнулась к шкафчику. Пошерудила ампулами. Вроде такое мне вкалывали — и я была чахлой, как мерзлый мамонт.
Обломила ампулку, втянула содержимое в шприц… Хотела идти колоть, но Катька крикнула:
— Всю коробку!
— Ты что, он умрет!
Услышав это, Руслан дернулся и снова замер от окрика Катьки:
— Сидеть!
Капли катились по его побелевшему лицу.
— Лучше умереть мужчиной, чем жить кастратом, — тише, но тем же ледяным тоном добавила Медвинская. Я подошла с полным шприцем. Горец не шелохнулся.
— Коли!
Я надавила на поршень. Теперь оставалось ждать. Неожиданно дверь дернулась, послышался совершенно пьяный голос Зинаиды:
— Ну что, Русланчик, остальных приводить или как? Катька нашлась сразу — ответила длинным протяжным стоном.
— Ишь ты… Размяукались, что кошки… — Шаги зашаркали по полу и затихли.
Чернявый затих.
— Катька… — Руки мои дрожали. — Я что… убила его? Медвинская прислушалась:
— Дышит. — Глянула на этикетку от коробки с ампулами. — Хм… От этой дозы такой кабан не подохнет. Но отдохнет хорошо. Часов двадцать, а то и все двадцать пять!
Ну да его побудят раньше! Нет, Глебова, все-таки скажи? Ты когда-нибудь такой прибор видела?
Я жутко покраснела.
— Ну и ну… Ты что…
— Да, — выдохнула я.
— Ну тебе и повезло, — протянула она. — Некоторые всю жизнь проживут, а о таком — только по рассказам знают. Он и лежачий впечатляет. Нет, Глебова, ты не переживай… — Катька быстро оделась. — Оклемается.
— Да я и не переживаю…
— Ха! — задорно усмехнулась Катька. — Это я переживаю. Сама понимаешь, такой экземпляр отхватить, да чтобы рука не дрогнула — это же стресс на всю жизнь!
Преступление перед природой!
— Перед чем? — нервно хихикнула я.
— Перед природой… — попыталась погасить смешок Катька.
Через секунду мы обе свалились на пол в каком-то диком, безудержном приступе хохота… Смех скручивал нас судорогами, из глаз у обеих покатились слезы… А мы не могли остановиться… Словно прогоняя смехом тот жуткий, леденящий страх, который только что пережили.
Глава 35
Через час мы выбрались. Я предложила было забрать с нами тех девчонок, которые…
— Аника-воин, — усмехнулась Медвинская. Но согласилась.
Мы мышками прокрались по желтому коридору; в комнате санитаров спала без задних ног Зинаида, и ее могучий храп разносился по всему отделению. Мы присовокупили ее связку ключей к той, что реквизировали у супермена. Подошли к процедурной.
Оттуда доносились всхлипы. Катька заглянула, осторожно приоткрыв дверь; я за ней.
— Ты видишь?.. Хорошо им. Чего людям кайф ломать, сказала Катька.
— Медвинская… Разве здесь может быть хорошо? Ведь здесь же… несвобода!
— Аленка, ты и не представляешь себе, сколько людей выберут тюрьму, если там будет тепло и сытно. Даже не представляешь…
В каптерке мы выбрали себе шмотки, оделись и ушли в стылую сырую ночь. Куда идти дальше, я не знала.
— В город? — спросила Катька. Дурдом располагался недалеко от областного центра.
Я пожала плечами. Мы оказались в странном положении: ни дома, ни друзей, ни денег, ни документов. С клеймом наркоманок, сбежавших из дурки, которых может стопарнуть любой мент на пространствах разваленного эсэсэра. Но… Мы вдыхали холодный ночной воздух и чувствовали, наверное, одно и то же: свобода стоит того, чтобы за нее побороться. Тому, кто этого не понимает, ее не подарить ни указом, ни революцией, ни деньгами. Потому что это так.
Всю ночь мы промерзли на махонькой остановке, тесно прижавшись друг к дружке. Мы забились в самый угол монументального кирпичного строения, умудрившись даже кое-как покемарить. Утром пришел автобус на Борисоглебск. Денег, экспроприированных у санитара-уникума, хватило на билеты вполне. Даже осталось на еду.
Борисоглебск был маленьким районным городишком, но очень красивым. Здесь был Борисоглебский монастырь, или, как его называли местные, обитель. Покамест там размещался маленький музей, в котором и работал один из бесчисленных Катькиных знакомых. Она его называла Костя Лесной Человек.
