— Что?! — нахмурилась она. — Ты уехал из-за Эдварда?
— А ты не знала? Когда я въехал в коттедж, он был любезен, — сказал Джонатан. — Я объяснил ему, что я — писатель и что мне необходимо побыть в одиночестве, и он никогда не мешал мне. Все изменилось, когда мы… когда я стал встречаться с тобой. Он начал появляться в дверях коттеджа с обрезом через плечо. А однажды пришел и сообщил мне, что я — дерьмо.
— Серьезное дело, — сказала Руфа. — Большинство людей для него педерасты и свиньи, а слово «дерьмо» он приберегает для таких, как полковник Каддафи. И это из-за меня?
Джонатан смотрел на нее как-то странно.
— Разумеется. Он сказал, что я завлекаю тебя, разрушаю тебе жизнь. Он сказал, что я вполне заслуживаю, чтобы отстегать меня хлыстом, и, если я тотчас не покину коттедж, он скажет моей жене, чем я здесь занимаюсь. — Он сделал паузу и застенчиво улыбнулся. — Я не знал, что такое хлыст и какой ущерб он может причинить нежным местам романиста. Но я не собирался торчать там, чтобы узнать это.
— Значит, ты бросил меня — именно так — из-за того, что Эдвард велел тебе это?
В ее голосе чувствовалось недоверие и всплеск презрения. С некоторым раздражением Джонатан произнес:
— Боюсь, что да. Мы, романисты, — сентиментальные трусы, ведь верно?
— Не кажется тебе, что ты перестарался?
— Он сказал, чтобы я выбирал между тобой и Харриет, но фактически не оставил мне особого выбора. — Джонатан смеялся, тряся головой. — Он сказал, чтобы я вытряхивался из его дома не позднее суток, по истечении которых он лично расскажет все Харриет и обломает мне ноги.
— И все это сказал Эдвард? — Это было невероятно. Руфа не знала, сколько здесь правды.
— И еще многое другое, хотя он — человек немногословный. Он сказал, что не будет стоять и смотреть, как я разбиваю тебе сердце.
Она смотрела на свою тарелку, пытаясь воскресить в памяти события своей большой обреченной любви. Эта любовь давно умерла и похоронена, но душа по-прежнему ноет.
— Я была безмерно счастлива. Почему Эдвард решил, что ты разбиваешь мне сердце?
Джонатан вздохнул.
— Мы и впрямь должны пройти через все это?
— Да, — отрезала она. — Ты обещал поставить все точки над «i».
— Хорошо, хорошо. — Он положил свою вилку на одном зубце которой была насажена креветка. — Прежде чем перейти к стеганию хлыстом и обламыванию ног, Эдвард спросил меня о моих намерениях.
— Ты имеешь в виду, были ли они благородными?
— Примерно так. Он спросил меня, намерен ли я бросить Харриет и детей и жениться на тебе.
Воцарилось молчание.
— И ты ответил — нет.
— Руфа, прошу тебя, постарайся понять: помимо детей я не мог взять и отказаться от Харриет. Просто не мог.
— Следовательно, ты всегда был готов бросить меня, — холодно произнесла Руфа. — Это было лишь вопросом времени.
— Послушай, извини, я тоже страдал.
— Почему же ты не написал об этом в своем романе, а решил отделаться от героини, убив ее? Другой конец превратил бы тебя в благородного, испытывающего душевные муки человека. Это дорого ценится.
Джонатан нахмурился. Когда-то она думала, что такое его выражение — это признак силы. Теперь оно казалось скорее недовольной гримасой.
— Мне жаль, — раздраженно пробормотал он. — Жаль, жаль, жаль. Понятно?
Руфа снова принялась за вино. Взаимные обвинения были смехотворны, но они выворачивали прошлое, и ее беспокоило, что его нельзя было загнать в старый ящик.
— Мне тоже жаль. Я не собиралась обвинять тебя — теперь это давно в прошлом. И мне кажется, в какой-то мере я почувствовала облегчение. Мне было неприятно обвинять в этом Настоящего Мужчину. — Ее глаза блеснули, но она подавила слезы.
Джонатан сделал несколько глубоких вздохов. Его голос после паузы сделался нарочито дружеским и бодрым.
— Надеюсь, теперь ты не будешь обвинять во всем Эдварда. Я не осуждаю его. Понятно, чем он руководствовался.
— Мы в какой-то мере были удочерены им, — сказала Руфа. — Он всегда заботился о нас.
Джонатан улыбнулся.
— Да, и если бы я понимал, что к чему, я бы заметил это раньше.
— Извини… что заметил бы?
— Что он увлечен тобой.
— Что? — прошептала Руфа. — Нет… Ты ошибаешься. — И когда она произнесла это, то поняла, что он не ошибается.
Он подлил еще вина в ее стакан.
— Здорово, верно? Влюбленный майор Рекалвер! Честно говоря, если бы я знал, то не раз подумал бы, стоило ли мне влюбляться в тебя. Он, несомненно, выглядел так, будто знал, как обращаться с этим обрезом.
Она была сбита с толку. Она внушила себе, что Эдвард предложил ей руку, исходя из высоких принципов или… из жалости. Теперь она вдруг поняла, почему Брачная игра так разозлила его, и уяснила сущность его борьбы после их ссоры по поводу нее.
Ее лицо горело. Она была потрясена тем, что только что услышала от Джонатана. Эдвард желал ее, и это желание вылилось во вспышку жестокой ревности. Руфа стыдилась, что это привело ее в такое возбуждение. На какой-то момент у нее закружилась голова от возникшего желания заставить Эдварда потерять контроль над собой.
Джонатан прикурил сигарету. Руфа с удивлением вспомнила время, когда находила его постоянное курение интересным.
— Я рад, что мы полностью выговорились, — сказал он. Его плечи расслабились, и он улыбнулся ей.
— И я рада. Теперь можем наслаждаться обедом. Можешь рассказать мне, над чем работаешь в данный момент.
Они поговорили о его работе, о детях, о его большом новом доме в Далидже. Руфа улыбалась и подсказывала, поощряя Джонатана брать в свои руки все нити разговора. Она не хотела, чтобы он догадался, как много нового он рассказал. Ей надо было побыть одной, чтобы все осмыслить. Она должна испытывать злость, потому что он заставил ее усомниться в Настоящем Мужчине. Но главной эмоцией стало тревожное, вызывающее страх возбуждение.
Глава семнадцатая
Солнечный луч засиял на поверхности рва с водой, специально прочищенного по случаю свадьбы Руфы. Было девять часов. Комары и стрекозы слетелись к воде в качестве первых гостей. Руфа вышла на террасу. Она была в халате, с чашкой чая в руках. Улыбаясь, она вдыхала золотистый, пахнущий сеном воздух. Настоящее июньское утро. Для нее это был шанс насладиться его очарованием, до того как предпраздничная суматоха перерастет в кромешный ад.
Лидия стояла, опираясь на покрытую лишайником каменную балюстраду и любовалась садом. Она улыбнулась, когда Руфа присоединилась к ней. Они молчали, прислушиваясь к двум лебедям, плещущимся на поверхности рва. Эти грациозные птицы были свадебным подарком от близнецов Биккерстаффов. К тому же они, — разумеется, лебеди — удачно отвлекали гостей от недоделанных работ. Одно крыло дома было в лесах и полотнах просмоленной парусины. Роза настояла на возвращении домой, как только будет восстановлены водопровод и электроснабжение. Большой холл, гостиная и кухня уже закончены. Одна комната наверху была отведена под будуар невесты. Семья временно проживала в чердачных помещениях, там, где работы были в основном завершены.
