рты, хватают воздух и целых десять, двадцать, тридцать, сорок секунд старшеклассники удерживают аккорд. Слышат ли они этот колоссальный живой звук, который они воспроизводят вместе? Слышат ли они этот орга́н, в который ненадолго превратились, чьими отдельными трубами стали липкие розовые трубки в их подростковых телах? Несовершенными трубами, состоящими из влажных перекрученных волокон, без единой ровной линии, накачиваемые воздухом из странных трепыхающихся баллонов и тем не менее способные издавать звук, который, кажется, сливается с порядком, существовавшим задолго до того, как они пришли в этот мир и начали петь. Они создают порядок, который совпадает с другим порядком. Она хочет, чтобы они поняли, что музыка – это удивительная вещь, и самое удивительное в ней то, что она рождается из наших грязных тел. Пой, Хэйли. Пой, Тайрон. Пойте, Джамиля, Саймон, Саманта, Джером. Не останавливайтесь, пока не придется. И вы увидите, если сможете, как ваш кратковременный гормональный оркестр и еще непереваренные обеденные «Биг-Маки» можно заставить звучать музыкой сфер. Если вы позволите себе быть инструментами.
Звенит звонок, и подростки разбегаются, смеясь и цокая по плитке.
Вечером они с Маркусом едут домой.
– Как прошел день? – спрашивает она.
– Нормально, – отвечает он, уставившись на дорогу.
Ее гордость, ее радость, ее поздний, чудом зачатый ребенок, с приходом которого вся ее жизнь началась заново; ребенок, когда-то лежавший так близко у ее груди, что ей казалось, будто вместе они составляют единое молочное целое. Он склоняет горделивую, ироничную, двенадцатилетнюю голову и на долю секунды упирается ей в плечо.
Алек
– А ты читал книгу «Филантроп в драных штанах»? – спрашивает Алек.
– Нет, мистер Торренс, – настороженно отвечает Уэйн, студент программы обучения молодежи[48]. – А о чем она?
Они подготавливают голые стены спальни в одном из больших домов на вершине Бексфорд-Райз к первому слою штукатурки. Большие кисти и ведро разбавленного клея ПВА. Сначала он хлюпает, а затем впитывается, оставляя на поверхности легкий блеск. Уэйну дали обрабатывать стены клеем, потому что он только начал обучение и Гэри еще не успел посвятить его в таинство штукатурки стен. А Алек, как выяснилось, не очень-то ладит со шпателем и мокрой штукатуркой, поэтому ничего, кроме клея и кисти, Гэри ему не доверяет. (Вообще-то он неплохо снимает старую штукатурку, орудуя отбойным молотком и долотом, но эта часть работы уже сделана.)
– Зови меня Алек, – говорит Алек, глядя сверху на коротко стриженный затылок имбирного цвета, когда парень с легкостью садится на корточки, чтобы обработать проплешины над плинтусом. Но это дохлый номер. Гэри – босс, а он его отец. – Книга о работе штукатурщика. Ну, вообще о разных строительных работах. О покраске, об отделке, но про штукатурку там тоже есть.
– Да?
– Ага. Наверное, это единственный роман на английском языке, чей автор решил, что штукатурка достаточно интересное дело, чтобы включить ее в книгу. И знаешь, он, возможно, ошибался.
Хлюп-хлюп, окунуть кисть в ведро. Уэйн, очевидно, очень хочет, чтобы он заткнулся. У него затравленный вид.
– Ну, в общем, эти ребята ремонтируют дом, все работают на одну контору, так что это большая общая работа. И некоторые из них очень даже хороши. Талантливые, понимаешь? Даже творческие. Но чтобы успеть все вовремя и получить те деньги, которые им пообещал босс, они вынуждены все делать через задницу. Торопиться, экономить на материалах, ляпать так, что все кажется вроде бы неплохо, но осыпется через десять минут после того, как они получат деньги.
– То есть они как… Как ковбои? Получали деньги, и ищи-свищи? – спрашивает Уэйн.
– Не-е-ет! – говорит Алек. – В том-то и дело. Они никого не надувают. Не они поступают низко, не они наживаются на всем этом. Они просто заложники глупой системы. У них есть все, чтобы делать работу хорошо, у них в руках есть инструменты, но вместо этого они все запарывают. Им приходится все запарывать.
– Да, но…
– И книга-то, по сути, о том, что вот он, ваш капитализм.
– Да, но…
– Пап! – зовет, появившийся в дверях Гэри.
– И ты можешь сказать, что это, мол, когда было, но сейчас ведь все то же самое. Вот ты, например. Ты работаешь полную неделю и получаешь за это десять фунтов. Разве это честно?
– Пап, – говорит Гэри.
– Но я учусь, – говорит Уэйн.
– Именно так, – говорит Гэри. – Не обращай на него внимания, он просто неугомонный творец.
– Неправда, – протестует Алек. – Я тут о серьезных вещах говорю. Я пытаюсь…
– Пап! Пожалуйста, пожалуйста, пожа-а-алуйста, перестань подбивать Уэйна на революцию. – Гэри раздражен, но держится в рамках юмора, а Алек неистовствует, однако без прежней горечи. Сразу после Уоппинга[49], когда он лишился работы, а все его умения в одночасье стали совершенно бесполезны, было гораздо хуже. Унижение было еще свежо. Он ненавидел брать эти благотворительные подработки у сына, ненавидел свое падение до чернорабочего, не годного ни на что, кроме «принеси-подай», и демонстрировал это при любой возможности. Оглядываясь назад, он поражается, как Гэри его выносил.
– Ну, знаешь, – начал он, стараясь превратить свою шутку в некоторого рода извинение. – Я просто держу руку на пульсе. По старой памяти. И сегодня мой последний день в конце концов. Надо же оставить тебе память о том, как это было отвратительно, когда я на тебя работал.
– Ага, спасибо, – говорит Гэри.
– Но что же с книгой? – встревает Уэйн.
– А что с ней? – спрашивает Алек, азартно вскинув брови.
– Если эти ребята в книге дерьмово делают работу, потому что им предложили мало денег, то это вроде как вина клиента, так? Не надо было предлагать так мало. Заплатили за дерьмо, дерьмо и получили. Правильно получается?
– Да ты чертов маленький Тэтчер, – говорит Алек.
Гэри смеется.
– Ты уже закончил внизу? – спрашивает Алек.
– Угу. Готов переходить сюда, если вы все.
– Да, мы все, – говорит Уэйн.
И это правда: пока Алек стоял там с кистью в руке, парень успел закончить свой кусок стены и потихоньку перебрался на незаконченный участок Алека.
– Хорошо. Тогда, думаю, пришло время для первого урока, – кивает Гэри Уэйну.
– Мы поможем тебе поднять все сюда, – говорит Алек.
– Нет-нет, не надо. Мы с Уэйном сами справимся. Тебе разве не надо идти? Тебе вроде надо отпустить маму в половине первого.
Алек смотрит на часы. Вот гадство. Точно.
– Да, надо поторопиться, – говорит он. – Ладно, увидимся вечером, сынок. Счастливо, Уэйн. Постарайся не вырасти законченным тори, хорошо?
Он топает по лестнице, устеленной простынями от пыли, стараясь не касаться свежей коричневой штукатурки, которая на более старом, уже просохшем участке побледнела до светло-терракотового цвета.
