с Клодом не имеют к нему никакого отношения. Загадка.
– Эм-м, – начинает она.
– Не-а, – протягивает Тайрон, один из крутых ребят в заднем ряду, прежде чем она успевает сообразить, как ей обойти вопрос. – Такие в школах не преподают. Они же типа все такие гламурные, не? Без обид, мисс.
– Какие обиды, Тайрон, – отвечает Джо, выдавив смешок.
Тайрон ухмыляется.
В собственных глазах Джо выглядит вполне неплохо: она повидала жизнь, но все еще подтянута, одета и причесана так, как ей идет, и, очевидно, еще желанна, по крайней мере, для Клода. Но ничто из этого не добавляет ей привлекательности в понимании пятнадцатилетнего мальчишки. Она не из тех молодых учительниц, с чьих блузок подростки не сводят глаз. Для Тайрона она практически невидимка, за исключением тех случаев, когда вызывает его блеснуть знаниями; он воспринимает ее как мамочку, как кого-то, с кем можно скрестить мечи.
– Не очень похоже на правду, Хэйли, тебе не кажется? – спрашивает она.
– Наверное, нет, мисс, – удрученно отвечает Хэйли.
Бледная пухлая девочка не вписывается ни в круг крутых белых девчонок, ни крутых черных, ни крутых азиаток. Она скорее из невзрачных девочек на побегушках, и, видя разочарование на ее лице, Джо едва ли не чувствует себя виноватой. Что она делала и чьей была подружкой, Хэйли никак не касается, но, отрицая это предположение (или не возражая, когда его отрицают за нее), она явно отняла у девочки какую-то крошечную надежду и в очередной раз продемонстрировала, что мир, в конце концов, отнюдь не сказка. Рок-музыканты, бриллианты и джакузи здесь не сыпятся с неба. Во всяком случае, не на голову Хэйли.
Ей же не скажешь, что для пятидесятичетырехлетней Джо она так же красива той трогательной красотой, как и крутые ребята: как самоуверенный Тайрон, как встряхивающая волосами Саманта, как Джамиля, томно глядящая на всех из-под тяжелых век. Их почти взрослые тела так отчаянно свежи. Все они. Сияют ли у них щеки или усыпаны прыщами – плоть у всех одинаково мягкая, новая, формованная на внезапно удлинившихся конечностях, как свежий марципан. Двигаются ли они изящно или как новорожденные жеребята, собирают дверные косяки, как бедолага Саймон, или плавно скользят, как молчаливый футболист Хамид, – все их движения, как и само расположение в пространстве, для них в новинку. Это что, я? – говорят их жесты, имея в виду: Вот эта высокая штуковина, которую я не могу контролировать. Это я? Или я просто изо всех сил пытаюсь управлять ей изнутри? Иногда в их лицах еще можно разглядеть обескураженных вчерашних детей, а уже через минуту они начинают первые упражнения в силе или очаровании: приблизительно, неуверенно, каждый раз идя ва-банк, как наивнейшие из игроков.
Это выглядит умилительно. И очень смешно. А иногда в родительских глазах Джо – пугающе. Маркус еще до этого не дорос. Ему всего двенадцать. Но и с ним это когда-то случится. А пока эти мальчики и девочки расцветают, там, снаружи, продавцы черного героина рыщут в поисках жертвы, так же как и голодные взрослые, чувствующие добычу при виде свежих ног, свежих ртов и свежих глаз. Но ты не можешь их предупредить, так же как не можешь донести в понятным им выражениях, что эти преображения восхитительны. Джо помнит, как интерес к учителям, взрослым мужчинам на улицах и в парках, к садовнику в муниципальном бассейне воспринимался исключительно как необъяснимые странные наклонности.
Она хочет сказать им: «Не торопитесь». Но они хотят торопиться. Они жаждут торопиться. Все в них стремится к будущему, которого, как им кажется, они никогда не дождутся, изнывает в великой подростковой тоске, когда первый поцелуй, первая вечеринка и первая любовь приближаются с черепашьей скоростью. Но тот, кто достаточно стар, чтобы исчислять время десятилетиями, понимает, что все это придет к ним в мгновение ока, неотвратимо и неизбежно. Стоит лишь оглянуться, и возможности станут действительностью. Тела, которые они носят сейчас как маски, оболочки, удивительные механизмы, станут их повседневным «я». Марципановая плоть схватится и начнет собирать на себе шрамы, морщины, растяжки. Юность перестанет быть их общим невидимым знаменателем. По лондонским меркам бексфордская школа отнюдь не суровая: за фасадом из листового стекла пятидесятых годов учится много детей из благополучных семей самых разных национальностей. Они далеко пойдут, если только не облажаются настолько, что скатятся в самое начало доски этой социальной настольной игры. Они, а также самые везучие, энергичные и организованные борцы вступят в долгую пору процветания, распития вина и покупок торшеров, а тридцатилетие станет для них просто вехой поздней молодости. Для остальных же все закончится здесь. Это первое цветение будет для них единственным. Они распустятся, и на этом все. К тридцати годам время их растопчет. Прости, Хэйли.
– Так, – говорит она, – у нас всего сорок пять минут, и мы на этой неделе работаем над голосом.
Незамедлительно следует стонущий хор. Петь тупо, петь стыдно. Если начать петь перед учителем и одноклассниками, можно случайно показать свою зеленую, незрелую душу враждебному миру.
– Мисс, а может, еще раз попробуем со стальными барабанами? – спрашивает Саманта, королева белых девочек. На прошлой неделе у них вроде неплохо вышло, если говорить о ритме, хоть и по словам самой Джо. – Было ничего.
– Нет, – бодро отвечает Джо. – Потому что, во-первых, инструменты в другом классе, в трех лестничных пролетах и ста ярдах отсюда, во-вторых, их сегодня использует другая группа, и в-третьих, пение будет вам полезно.
Стоны.
– А что мы будем петь? – спрашивает Хэйли.
Тридцать хаотичных секунд, несмотря на все протесты против самой идеи пения, старшеклассники громко озвучивают свои предпочтения от поп-музыки до эйсид-хауса, хотя стоило бы им на самом деле дойти до пения, как на всех страстных поклонников тут же напал бы угрюмый паралич. Красный национальный песенник уже сто лет как сгинул.
– Никаких слов, – говорит Джо и повышает голос, чтобы прервать гвалт. – Ни-ка-ких слов. Мы будем использовать голос как инструмент.
– Мое тело… мой инструмент, – внезапно пропевает неуклюжий Саймон, судя по комичному голосу изображая кого-то из телевизора[47]. Он умудряется попасть в ту самую секунду полного затишья, чем производит куда большее впечатление, чем намеревался.
– Да уж, братан, – бросает Тайрон в озадаченную тишину.
– Тайрон! – говорит Джо. – Вот и доброволец. Пошли. Давай-давай!
В игривой манере она пальцем выманивает его из убежища, пустив в ход свой учительский тягач. Он медлит, качает высокой копной волос туда-сюда, но в итоге выходит. В его вариации школьной формы галстук неизменно не превышает длиной трех дюймов.
– Поздравляю, Тай, – говорит Джо. – Сегодня ты у нас будешь живым примером
