его господина, ради которого он хочет пойти войной? Посол же ответил, он-де про такое не слыхал, зато знает, что у его господина уже готовы двести тысяч ходатаев да адвокатов, они и ответят на этот вопрос. И тяжбу свою он таки выиграл. Милая кузина, как приятно идти в суд, когда у тебя столько адвокатов. И еще очень приятно, если ты, милая, здорова, особенно в пост[363].
99
Родошто, 15 septembris 1733.
Мы тут сидим, навострив уши, ждем, с какой стороны станут мутить воду, чтобы и мы могли что-нибудь выловить[364]. Но у того, кто непутев, и счастье непутевое. Я посылаю отсюда какой-нибудь подарок, а ты в нем, кузина, находишь подвох. Хорошенькое дело — неблагодарность! Не зря говорят, кто живет с греками, должен сам стать греком[365]. Нет никого более неблагодарного, более надменного, чем греческие женщины: любят они только самих себя, да и любят-то греческой, а не благородной любовью. О любви к себе читал я намедни разговор двух женщин. Не знаю, описывать ли вам это или не стоит? Но так и быть, напишу, потому как больше писать мне нечего.
Сильвия — Юлианна[366]
Юлианна. Что случилось, милая Сильвия: ты гуляешь в саду так рано, и гуляешь одна, хотя обычно предпочитаешь большую компанию?
Сильвия. Всему свое время; бывает, что я люблю гулять с компанией, а бывает, когда мне приятно побыть одной. Вот в таком состоянии я была нынче утром, потому и послала за тобой.
Юлианна. Такая охота к одиноким прогулкам не связана ли с чем-либо необычным? Не повинно ли как-то сердце твое в одинокой этой прогулке?
Сильвия. Не затем я звала тебя, чтобы скрытничать. Признаюсь, я в некоторой мере встревожена. Поверишь ли мне, прекрасная Юлианна: меня снедает ревность.
Юлианна. Хотя ревность — это недуг, и того, кто ревнует, жалеть надобно, я все же не могу не порадоваться тому, что тебе этот недуг знаком. Потому как, ежели ты говоришь, что тебя мучает ревность, то ты тем самым признаешься, что любишь кого-то. Я всегда желала, чтобы ты умом и рассудком привязалась к кому-то, кто достоин тебя.
Сильвия. Ах, милая моя Юлианна, пожелания твои неосуществимы. Конечно, во мне живет ревность — но что с того! Я — ни в кого не влюблена, и нет во мне никакой склонности к любви.
Юлианна. Как так: тебя гложет ревность, а ты не влюблена?
Сильвия. Да, это так. Ревность же я питаю к Теламону: он столь усердно тщится получить расположение Дианы, и я не выношу, что он ухаживает за ней, а не за мной, меня это огорчает. Однако Теламона я не люблю и любить никогда не буду.
Юлианна. Сколь удивительны мне твои речи! До сих пор я полагала, ревность порождается любовию, и ежели нам тяжело видеть, что кто-то предан другому, это от того, что мы его любим.
Сильвия. Ах, как ты заблуждаешься, прекрасная Юлианна. Знай же, любви к самим себе достаточно, чтобы ощутить ревность и зависть — даже без любви к кому-либо другому.
Юлианна. Ежели ты чувствуешь любовь только к самой себе, то ревность твоя должна быть обращена на Диану, а не на Теламона: ведь его ты не любишь, и стало быть, тебе безразлично, к кому он пылает чувствами.
Сильвия. Испытывать ревность к Диане? Такого я себе не могу даже представить. Она красива, умна, я это знаю и с этим не спорю. Однако как раз любовь к самой себе вызывает во мне гнев: как, Теламон обожает ее больше, чем меня! А ведь я не уступаю ей ни в красоте, ни в уме! Нет, я не смотрю на нее как на женщину, коя любит того же, кого люблю я, и недовольство, в коем я нахожусь, объясняется тем, что Теламон ухаживает за ней, а не за мной, то есть объясняется оно любовию к самой себе. Или, можно еще сказать, тем, что я уверена: не следует ставить кого-либо выше меня, и я по крайней мере заслуживаю равенства.
Юлианна. Признаюсь, любови к самой себе я никогда такой важности не придавала. Я полагала, это всего лишь внутреннее побуждение, кое заставляет нас высоко почитать себя и весьма мало уважать прочих. То есть я смотрела на него, как на такой грех, коему мы должны сопротивляться всеми силами. Но я никогда не могла бы подумать, что душевная страсть эта способна причинить нам и тревогу, и ревность за то, к чему мы никакого отношения не имеем.
Сильвия. Ах, прекрасная Юлианна, как же мало ты ценишь чувство, кое не имеет границ. Открою тебе: любовь к себе — это такая страсть, коя заставляет любить самих себя больше всего на свете. Но нужно признать также, что ей мы обязаны жаждой, чтобы нас любили другие, и стремлением все делать ради этого. Любовь к себе направляет все наши поступки. Во имя ее мы и любим кого-то, и ненавидим, во имя ее одаряем кого-то или не одаряем, мстим кому-то или кого-то прощаем. Одним словом, это такая страсть, коя побуждает нас во всех поступках исходить только из самих себя.
Юлианна. Как так? А нежная дружба, кою я питаю к тебе, разве она не ради тебя, а всего лишь ради меня самой?
Сильвия. Именно. Ежели в общении со мной ты не найдешь что-либо приятное для тебя, ежели мои слова тебе не понравятся или мои привычки станут противоречить твоим, ты перестанешь любить меня и приходить ко мне. Подобное же могу сказать о себе, когда речь зайдет о моем к тебе отношении. Ежели бы ты была неприятна, бесполезна или скучна в моих глазах, о нашей дружбе не было бы речи. Не думаешь ли ты, что ежели кто-то всей душой привязывается к нам, то он делает это ради нас? Нет, Юлианна, нет. Делаем мы это только ради самих себя и ради удовольствия, кое находим в том, что другие любят нас. Вообще же в людях любовь к самим себе бывает даже сильнее, чем в нас с тобой, поскольку они желают, чтобы мы были им верны и любили только их, в то время как сами они мечутся от одной красавицы к другой и хотят нравиться всем женщинам сразу.
Юлианна. Но тем самым ты зачеркиваешь то прекрасное свойство, кое называется истинной дружбой; ты перечеркиваешь симпатию, ту таинственную тягу, коя так чудесно может
