Если мужчина и женщина беседуют так долго, не повышая тона, один из них — или одна — наверняка рассчитывает вскоре оказаться в объятиях другого.
— У тебя нет сердца! — воскликнула Элен.
— Пусть так, мадам, — проговорил Маркей. — Выходит, я заменяю его чем-то другим… раз вы все-таки здесь.
Он прикусил губу и, отвернувшись, распахнул окно.
Их уединение было нарушено — в широком проеме показались сновавшие по двору лакеи.
Элен схватила Маркея за руку.
— Я и не знал, что вы гадалка, — сказал он чуть насмешливо, похоже, не понимая истинного значения этого простого жеста.
— Нет, но я могу читать в твоих глазах — сегодня, наконец, они ничем не скрыты! Если и впрямь верить в переселение душ, то в прошлой жизни ты был дряхлой царицей-куртизанкой!
— Но все куртизанки и так царицы, — отделался банальностью Маркей, с бесстрастной вежливостью едва касаясь мохнатыми губами перчатки Элен.
Перчатка сжалась, точно диковинный зверек, которого дразнят или приманивают лакомством сквозь прутья клетки. Маркей не удивился бы, начни она тявкать. Спускаясь, Элен нервно обломила стебель росшей у крыльца пурпурной розы.
Маркей, не меняя тона, сухо предположил:
— Вы любите цветы?
Он притворился, будто речь идет о простом капризе, а сам он извиняется, что не сумел его предупредить. Розы Люранса вполне оправдывали такую игру: об их красоте разве что не складывали легенды, были там и редчайшие экземпляры. Маркей щелкнул лезвием карманного ножичка и нагнулся к клумбе.
Мисс Эльсон лишь кивнула в знак благодарности:
— Не стоит трудов — завтра я уезжаю. Не скрою, было бы приятно скрасить длинную и скучную дорогу в прокуренном вагоне их ароматом и отблесками лепестков, но, боюсь, они просто завянут.
С поспешностью, которая ошеломила Элен, Маркей убрал блеснувшее на солнце лезвие.
— Ах да, я и забыл, эта гонка… Действительно… Не нужно, чтобы они завяли…
Элен, находившая, что в своей грубости Маркей переходил все границы дозволенного, и не желавшая в этом сознаваться, резко вскочила в седло недовольно фыркнувшей автомашины.
Лишенная привычных украшений и удобных подушек, вздымая едва тронутые краской бока, машина бесстыдно — нет, скорее, с гордостью — выставляла на всеобщее обозрение литые трубы своего мотора. Ее можно было принять за похотливого божка из древней сказки, уносящего в свои владения невинную пленницу. Но та, схватившись за некое подобие короны, в свое удовольствие вертела головой послушного чудовища налево и направо… Кстати, драконы, по преданию, всегда увенчаны короной.
Точно гигантский скарабей, стальная зверюга расправила надкрылья, потерла лапки, скрипнула, вздрогнула и, пошевелив антеннами, тронулась с места. Элен в своем платье салатового цвета казалась хрупкой веточкой водорослей, зацепившейся за огромный кусок кораллового рифа, который сметает шквал…
Погруженный в свои мысли, Маркей вслушивался в удалявшееся жужжание мотора; машина скрылась из виду, а отголоски этого свистящего потрескивания все еще звенели у него в ушах.
— Не нужно, чтобы они завяли… — задумчиво проговорил он.
Потом, словно очнувшись, кликнул садовника и приказал ему срезать все розы до единой.
V
Гонка на Десять Тысяч Миль
Когда родилась Элен, Уильяму Эльсону шел уже пятый десяток. Сейчас, в тысяча девятьсот двадцатом, ему было больше шестидесяти, но подтянутая фигура, крепкое здоровье и ясный рассудок заставляли окружающих забыть и о его солидном возрасте, и о неизбежной седине.
Прославился он незаурядными открытиями в области токсикологии, и, когда было во всеуслышание объявлено, что единственной безвредной жидкостью отныне следует считать лишь чистый спирт, все новоявленные общества трезвости, без счета рассыпанные тогда по Америке, незамедлительно избрали Эльсона своим главой. Именно он придумал на благо всего человечества денатурировать поступающую в дом по трубам воду с тем, чтобы сделать ее непригодной для питья, но подходящей для обыденных гигиенических процедур.
Когда Эльсон перебрался во Францию, его теории вызвали живые и не всегда доброжелательные отклики у медиков, не пожелавших отказаться от былых убеждений. Наиболее ярым его противником стал доктор Батубиус.
Как-то раз, обедая с Эльсоном в ресторане, он, в частности, заявил, что руки у того дрожат точь-в-точь как у алкоголика.
Вместо возражений Эльсон — уже довольно пожилой человек — вытащил револьвер и навел дуло на кнопку электрического звонка.
— Последний взгляд — мельком, если не возражаете, — обратился он к доктору. — А теперь, будьте любезны, разверните-ка передо мною карту вин…
Кнопка скрылась за этой импровизированной ширмой, и рука химика замерла без движения. Раздался выстрел.
Пистолет был заряжен разрывными пулями. Звонок разнесло в клочья, как и большую часть обшитой тканью перегородки; эхом откликнулся сдавленный вопль случайного посетителя, мирно трудившегося над консоме в соседнем кабинете. Но пронзенная прямо по центру кнопка успела за мгновение до гибели замкнуть цепь электрического звонка.
У стола тотчас вырос официант.
— Еще бутылочку чего-нибудь покрепче, — заказал Эльсон.
Таков он был, этот ученый муж, пришедший после долгих лет работы к изобретению Perpetual-Motion-Food.
Создав пробные образцы этого Perpetual-Motion-Food, «выбросить» свое творение на рынок Эльсон решил при помощи команды велогонщиков — тут, очевидно, не обошлось без влияния конструктора Гауфа, — которые, соревнуясь в скорости с курьерским поездом, подкрепляли бы свои силы исключительно новым препаратом. Само по себе это вряд ли могло кого-то удивить; люди впервые бросили вызов локомотиву еще в конце прошлого столетия, и с тех пор экипажи из пяти-шести человек не раз одерживали победу на перегонах в милю или две. Но попытка утвердить превосходство человеческого двигателя над механическим на длинных дистанциях — такого действительно раньше не бывало. Уверенность в своей правоте, лишь подкрепленная успехом гонки, впоследствии могла бы привести Уильяма Эльсона к близкой и Андре Маркею вере в безграничность человеческих возможностей. Однако химик, непоколебимый материалист, приписывал такое беспредельное могущество единственно воздействию Perpetual-Motion-Food. Что же до того, участвовал ли в гонке сам Маркей — а мисс Эльсон была убеждена, что распознала его в одном из пяти членов экипажа, — именно этому и будет посвящена настоящая глава. Для большей точности рассказ о знаменательном «пробеге Perpetual-Motion-Food», или «гонке на Десять Тысяч Миль», мы приведем со слов непосредственного участника событий, Теда Оксборроу (благодарим «Нью-Йорк Геральд» за любезно предоставленный материал):
«Горизонтально распластавшись на пятиместном велосипеде — обыкновенная гоночная модель 1920 года, без руля, шины по пятнадцать миллиметров, длина педального пробега пятьдесят семь метров тридцать четыре, лица в защитных масках от пыли и ветра опущены ниже сидений, пять пар ног с обеих сторон схвачены алюминиевыми трубками, — мы выехали на трек, нескончаемой полосой тянувшийся все десять тысяч миль вдоль рельсов курьерского поезда, и, пристроившись за продолговатым, точно снаряд, автомобилем-„лидером“, тронулись в путь — пока на скорости сто двадцать в час.
Намертво прикованные к своей машине, мы расположились следующим образом: сзади я, Тед Оксборроу, передо мной Джуи Джейкобс, затем Джордж Уэбб, чернокожий Сэмми Уайт и наш пилот, Билл Гилби, которого мы в шутку величали Corporal Гилби, ведь он назначен был присматривать за нами четырьмя, — вот и все, если не считать Боба Рамбла, карлика, подпрыгивавшего в прицепе позади велосипеда: противовесом он снижал или, напротив, увеличивал сцепляемость нашего заднего колеса с дорогой.
Капрал Гилби то и дело передавал нам через плечо крошечные бесцветные кубики Perpetual-Motion-Food, которые хрустели на зубах, точно леденцы, и неприятно покалывали язык — ближайшие несколько дней нам предстояло кормиться только ими; он брал их рядками по пять штук на специальной полке, приспособленной сзади рассекавшего упругий воздух автомобиля. Чуть пониже белым пятном светился циферблат спидометра, под ним — крутящаяся муфта, подвешенная специально для того, чтобы смягчать возможные удары велосипеда о задний бампер „лидера“.
Как только опустилась наша первая дорожная ночь, эта самая муфта незаметно для пассажиров локомотива была сцеплена с колесами автомобиля так, чтобы крутиться в обратную сторону. Капрал Гилби приказал нам чуть поддать скорости, мы заскочили на муфту передним колесом, и она, точно шестеренка, бешено завертела цепи нашего велосипеда — благодаря этой маленькой хитрости несколько часов мы летели вперед безо всякого усилия.
