— Ее просто распирает мощь… и полным-полно цифр, — не слушая, бормотал себе под нос Маркей.
— Ну хорошо, — смирился генерал, — я буду рад помочь тебе сломать эту махину, но как? Пинками, парою хороших тумаков? Уж не хочешь ли ты, чтобы я дал тебе мою саблю! а, рассечь ее напополам!
— Сломать? Ну нет, — сказал Маркей, — я хочу ее прикончить.
— Берегись, так ты рискуешь попасть за решетку — за нанесение ущерба сооружению общественного пользования.
— Прикончить… но с разрешения, — проговорил Маркей и, порывшись в жилетном кармане, вытащил монетку в десять сантимов французской чеканки.
Вертикальная щель динамометра мерно светилась никелем.
— Самка… — без тени улыбки сказал Маркей, — но до чего сильна!
Монетка тихо звякнула где-то внутри, как будто внушительных размеров машина потихоньку готовилась к работе.
Андре Маркей схватился за нижнюю часть, напоминавшую металлическое сиденье, и без видимого усилия потянул на себя:
— Прошу вас, мадам…
Конец этой фразы потонул в восхитительном грохоте ломающегося механизма, вырванные с корнем пружины зазмеились по земле словно внутренности поверженного зверя; циферблат вытянулся, его стрелка бешено крутанулась точно затравленный в норе хищник в поисках выхода.
— Давайте-ка делать ноги, пока не поздно, — сухо вымолвил генерал, — агрегат у этой скотинки, как ни странно, оказался непрочный.
И уже совершенно овладев собой, хотя Маркей все еще сжимал, наподобие древнеримских цестусов, две блестящие рукоятки, они перелезли через ограду и направились к поджидавшему их экипажу.
Занимавшийся день отливал каким-то замогильным светом.
IV
Одно название…
Женщина, которая входит в комнату, шелестит платьем так же решительно, как и та, что раздевается.
На следующее утро мисс Эльсон явилась к Андре Маркею.
Он только что проглотил свой первый завтрак — тайком, поскольку сидел на диете из сырой баранины, словно потерявший всякую надежду чахоточник или, наоборот, пышущий здоровьем неандерталец. Затем приступил к невероятно сложным омовениям, какими истязает себя всякий верный последователь аббата Кнейпа или профессиональная шлюха. Он был еще закутан в мокрые простыни, а поверх обмотан еще и своеобразной власяницей из грубой шерсти — такой гигиенический кокон именуют обычно «испанским плащом» —…
…Когда появилась Элен.
О ее приближении возвещало какое-то магнетическое жужжание, становившееся все острее и острее. Оно было похоже на далекую сирену океанского стимера, и покуда шум не стих, именно это слово стучало кровью у Маркея в ушах: сирена.
Чудовищный автомобиль — уникальная гоночная модель, последнее изобретение Артура Гауфа, работавшее на смеси взрывчатых веществ, точный состав которой был известен лишь Уильяму Эльсону (накануне химик уехал с дочерью и самим конструктором на этой самой машине, сейчас же за рулем сидела одна Элен) — подлетел к крыльцу со скоростью мифического гиппогрифа.
Сирена?.. Так вот что это был за шум! Маркея ввел в заблуждение грозный рык мотора, от которого в замке дрожали стекла. Гоночный шлем Элен из розового плюша делал ее похожей на диковинную птицу, и Маркей вдруг вспомнил, что настоящие сирены из древних легенд были не водяными монстрами, как полагают многие, а фантастическими морскими птицами.
Элен сдернула шлем тем характерным жестом, каким мужчина снимает шляпу.
Она была невысокого роста — малявка, как выразился генерал, — с темными волосами и белоснежной кожей, лишь чуть тронутой розовым на щеках, круглым лицом и чуть вздернутым носиком, тонкими губами, огромными ресницами и почти отсутствующими бровями, так что, повернись она в профиль — крылья ресниц словно отрывались от лица, а локоны были туго стянуты под шапочкой из рыжеватой кожи, — ее можно было принять за блондинку.
После нескольких дежурных фраз Элен проговорила:
— Мне не следовало приезжать.
Наряд Маркея, все еще затянутого в свой испанский плащ, также красноречиво свидетельствовал о неуместности визита.
Однако при всей странности и даже несуразности этого утреннего туалета, ему нельзя было отказать в почти монашеской изящной скромности. Шерстяные вериги охватывали Маркея с головы до пят. Элен спокойно окинула взглядом его фигуру и остановилась на обутых в грубые сандалии босых ногах: они были просто миниатюрными, точно крохотные копытца фавнов на античных вазах — и то ее взору открывался лишь выступ пятки и одинокий большой палец, тогда как высокий изгиб подошвы (лилипутам он, наверное, показался бы аркой их карликового дома) терялся под фалдами тяжелого платья.
Точно пароль, который был понятен только им одним, Элен пробормотала: «индиец, что воспет был Теофрастом». Маркей, не успев надеть после ванны свое верное пенсне, беззащитно опустил глаза, точно пытаясь скрыть от девушки охватившее его волнение — или нечто совсем иное.
Элен же, и не думая беспокоиться, продолжила, точно они беседовали уже давно:
— Знаете, почему я верю в вашего индийца? Потому что больше в него не поверит никто — и слава Богу! Впрочем, на людях я бы тоже в этом не призналась… Так что не удивляйтесь, если встретите меня на каком-нибудь званом вечере и я, заглушая прочих дам, буду бесчеловечно насмехаться над Мужчиной, чья мощь не ведает границ…
— Сколько у вас было любовников? — с холодной прямотой спросил Маркей.
Не отвечая, она сказала:
— Вы так любите числа? Что ж, будь по-вашему: существует один шанс из тысячи, что «индиец» существует, но уже ради этого мне стоило приехать. С другой стороны, тысяча против одного — а это важно для моей репутации, — что в вашего туземца не верит никто. Таким образом, у меня тысяча и одна причина вас увидеть.
— Так сколько же их было? — с едва заметным вызовом повторил Маркей.
— Да их и не было вовсе, милостивый государь, — с достоинством отвечала Элен.
— Лгать, конечно, классическая женская черта, но ложь — вещь туманная, — сказал Маркей.
— Они ничего не значили ни в глазах общества, которое о них не подозревает, ни для меня, ибо я мечтаю о большем! Абсолютный любовник непременно существует, поскольку любая женщина способна его себе представить — точно так же наша душа вечна хотя бы потому, что люди к этому бессмертию стремятся!
— Ох! — поморщился, отвернувшись, Маркей, который не переносил схоластику, как, впрочем, и философию с литературой, возможно, оттого, что сам владел ими в совершенстве; однако вслух, чтобы не уступать собеседнице в педантизме, изящно отослал к первоисточнику:
— Ipsissima verba sancti Thomae[9].
— Итак, — непринужденно сказала Элен, — я верю в него, потому что больше в него никто не поверит… потому что это абсурдно… это для меня как верить в Бога! Прежде всего, если бы в него верили и остальные, он не принадлежал бы только мне одной, я бы чувствовала себя обманутой и ревновала — да и потом, мне по душе такая девственность, которая не противоречит ни сладострастию, ни общепринятой морали. Ведь что такое целомудрие? Это когда ты не замужем, и твой любовник никому не известен… или попросту нереален!
— Иначе говоря, вы выбираете в любовники индийца? — неторопливо проговорил Маркей. — Я обращаюсь к вам на «вы» не от избытка уважения, просто предполагаю, что в вас говорит сразу несколько женщин.
И в его голосе тотчас зазвучали отеческие нотки, как будто он ласково утешал ребенка, отобрав у шалуна непозволительно опасную игрушку:
— «Индиец» — это ярмарочная диковинка, выдумки писак — нашли, чем себя тешить! Тут ведь свои тонкости! Начиная с… одиннадцати, например, если говорить об основах и коли уж мы не можем обойтись без конкретных цифр… когда до порога человеческих возможностей остается совсем немного, испытываемое наслаждение должно быть похоже на ощущение зубьев пилы, которые стачивают напильником! Понадобятся мази, многочисленные перевязки…
— Итак, с одиннадцати, — подытожила Элен. — Что дальше?
— А дальше где-то в бесконечной веренице чисел таится тот момент, когда женщина с неистовыми воплями извивается и мечется по комнате точно затравленная крыса — не правда ли, эти простонародные выражения просто восхитительны! Дальше… да и потом, — внезапно оборвал он, — индийца-то, наверное, никакого и нет! Все гораздо проще.
Если мужчина и женщина беседуют так долго, не повышая тона, один из них — или одна — наверняка рассчитывает вскоре оказаться в объятиях другого.
— У тебя нет сердца! — воскликнула Элен.
— Пусть так, мадам, — проговорил Маркей. — Выходит, я заменяю его чем-то другим… раз вы все-таки здесь.
Он прикусил губу и, отвернувшись, распахнул окно.
