Наемники ропщут, они не хотят воевать. В казне наместника нет денег и нечем платить жалованье солдатам. Фархад Абу-Салим, шлет одного гонца за другим во дворец к падишаху с просьбой о помощи, но тот не торопится ему помогать. У нашего Светлейшего Государя своих проблем предостаточно. Внутренние распри и интриги, непрочный шатающийся трон, отсутствие достаточных платежных средств, все это в данный момент играет нам на руку. Изыскав возможность, падишах все же направил три тысячи наемных солдат на усиление гарнизонов Дербента и Семендера, но они застряли здесь и не хотят идти дальше.
Полагаю, что долгожданный момент настал. На днях из Тебриза в Семендер выйдет хорошо вооруженный, богатый торговый караван. В нем будут и мои люди с товаром. Его предводитель, Низами-Оглы, послужит нашей идее, сам не зная того. Сейчас, в поисках золота, наместник Абескунской низменности, согласится на любые наши условия. Мои люди везут в Семендер тысячу золотых драхм, остальное, при надобности возьмем из колодца. Будем немного хитрее и через Низами-Оглы выкупим драгоценную "Звезду Хазарии". Низами-Оглы близок к трону падишаха и сужает того денежными средствами. Фархад Абу-Салим не посмеет на этот раз пойти на хитрость и поступить низко с человеком, находящимся в близких отношениях с падишахом.
Не имея возможности самому отправиться в Семендер, прошу об этом тебя и надеюсь на дружескую помощь, только будь осторожен. Мои люди прикроют тебя и окажут всяческое содействие. На днях караван проследует через Шемахи, так что будь готов. Благодарен тебе за отзывчивость, однако, спешу напомнить, что твоя помощь нужна как никогда в Семендере! С глубоким почтением, твой названный брат Аарон!".
С каждым мгновением на лице иудейского мудреца все яснее проявлялась безудержная улыбка, оскал волка-одиночки, но в глазах его навсегда застыла боль утраты самого дорогого, самого святого для него предмета, золотой звезды Давида, которая навсегда осталась в Семендере, в башне Альгамбра. Сердце Завулона готово было разорваться на кусочки при воспоминании о том роковом дне.
– Глупец! Как я мог поверить Фархаду на слово! – прошептал он в последнее мгновение…
С глухим стоном отбросил мудрец письмо Аарона в сторону.
– Нет, не так страшна предстоящая война, ужаснее всего память о потерянном талисмане, которую я всю жизнь буду хранить в душе давлеющим грузом.
Любой, кто увидел бы в этот момент Завулона, испытал бы не жалость, а страх, ибо никто не способен был предугадать, во что обратиться его душевная мука. В порыве бессильной ярости, Завулон ударил по столу рукой, словно желая, чтобы весь окружающий мир исчез. Комната словно наполнилась потоками холодного ветра, но это было не так. Человек, находящийся в ней, был не маг-волшебник, а простой смертный человек. В порыве гнева мудрец сбросил со стола все книги и свитки, со всей силы вновь ударил кулаком по столешнице, да так, что захрустели кости. Боль образумила его.
– Глупец! – только и смог произнести он, все остальные его мысли не поддавались выражению словами.
******
Начальник торгового каравана, заплывший жиром курд, который вел своих людей и множество верблюдов, мулов, ослов и лошадей, нагруженных тюками на северо-восток, в славный город Семендер, не имел никаких излишних причин для переживаний. Его длинные обвислые усы еще не покрылись налетом дорожной пыли, а кожаная фляга на боку, хранила еще множество глотков веселящего душу вина. Караван медленно двигался вперед, дневное светило еще только подходило к своему зениту, а на чистом небе не просматривалось ни единого облачка. На поясе начальника каравана, в такт движения его коня, подпрыгивал туго набитый кисет, в котором настойчиво звенели золотые монеты. Звон этих монет в кошеле и вино во фляге, говорили о том, что караван с утра проделал еще не совсем большое расстояние, но мысли, которые вихрем кружились в голове начальника каравана, говорили о том, что все его стремления были направлены в сторону придорожного духмана.
– Не повезло мне с главным хозяином грузов, – с грустью посетовал он про себя. – Жаднее и наглее человека, чем Низами-Оглы я не встречал отроду.
Вытерев широким рукавом струящийся с лица пот, он поднял голову к верху.
Где-то там, вдалеке, из-за дальних вершин гор, выплыло небольшое черное облачко и стало стремительно приближаться по направлению к ущелью. Он хмуро посмотрел на него, развернув коня, и направил того к крытому палакину, прикрепленному к седлам двух арабских скакунов. Поклонившись его владельцу, он произнес:
– Достопочтимый Низами-Оглы! Надвигается гроза, прикажи повернуть караван к придорожному духману, который мы оставили в начале ущелья в двух верстах позади.
Слегка шелохнулась шелковая лазурная занавеска и из палакина показалась рожа Низами-Оглы, похожая на перезрелый выжатый лимон. Презрительно взглянув на начальника, он разразился пьяным смехом:
– Кто тебя просит болтать такие глупости, ишачий хвост, – вскипел Низами-Оглы, – лучше надуши свой рот собачей слюной, сын шайтана! Я плачу тебе золотом за охрану и сопровождение каравана, и заметь, плачу за каждый день пути или простоя. За сегодня мы не прошли и половины дневного перехода. Вот о чем тебе следует думать, а не о дурманящем вине. На небе нет ни облачка. Где ты видал грозу в это время года в этих местах? Ее можно увидеть только на китайских фарфоровых чашках, из которых пьет чай по утрам наш падишах. Да продлит Аллах его годы и осенит его правление благополучием и богатством!
Начальник каравана почтительно выслушал до конца речь купца, тяжело вздохнул и посетовал на то, что все же караван придется развернуть. Из палакина вновь послышались проклятья:
– Разве я не ясно сказал тебе, ишачий хвост, что я собираюсь устроить ночлег там, где и планировал, – хрипло прорычал Низами-Оглы.
Не успел начальник каравана ему возразить, как небо над головой вмиг накрыло серо-белое одеяло тяжелых облаков. С гор сорвался порывистый ветер, который стремительно налетел, подхватил шелковые занавески палакина и вихрем взмыл вверх.
Начальник каравана сплюнул со злости на землю, рывком развернул коня, резко пришпорил того и быстро понесся назад, по направлению к караван-сараю, через серую мглу. Следом за ним помчался и весь караван. Подбрасывая на спинах тяжелые вьюки, нещадно орали верблюды, неистово противно кричали ослы и мулы, ржали напуганные лошади. Сквозь низко нависшие тучи еще пробивались редкие солнечные лучи. Яростно сверкнула молния, ударил и загромыхал гром. Вьючные животные в испуге заметались, но погонщикам удалось собрать их в кучу у выступа скалы. Палахин сильно подбросило, послышался треск ломающегося дерева. Охрана, с усилием придерживала несущихся коней, не давая им сорваться и окончательно опрокинуть палакин, с находящимся внутри Низами-Оглы. Шум грозы, оглушительным эхом отдавался по всему ущелью, да так, что не было слышно ни криков людей, ни рева напуганных вьючных животных, ни проклятий, которыми награждал всех под подряд хозяин торгового каравана. Со стороны казалось, что это не грозовые тучи сошли с небес, а духи вековых скал сошлись в смертельном бою с духами наземных туманов.
Дорога резко пошла вниз. Это придало движению каравана особую привлекательность. Внезапно, из раздвинувшихся облаков на землю посыпались ледяные горошины, да так плотно, что, соприкасаясь друг с другом в насыщенном влагой воздухе, они мгновенно превращались в ледяные орехи и, падая на землю, с дикой необузданной силой, стучали по каменистым выступам скал. Люди и животные мчались как одержимые. К счастью для всех впереди уже виднелись услужливо распахнутые ворота караван-сарая. Квадратный вместительный двор с бассейном посередине, страшный переполох внутри, собачий вой, блеянье овец и кудахтанье кур, в один миг перемешались с пронзительным ржанием лошадей, утомительным ревом верблюдов и неблагозвучными криками ослов.
Погонщики пытались поскорее завести испуганных животных под навесы и разгрузить их. Как только двор практически опустел, с неба посыпался град размером с голубиное яйцо. Замерзший и промокший до последней нитки Низами-Оглы, чертыхаясь и проклиная все на свете, быстро вбежал в низкосводчатое длинное помещение с широкими грубыми тахтами вдоль стен, покрытыми потертыми циновками и заорал что было мочи в полную силу своих легких:
– Хозяин!
На его зов тотчас прибежал пожилой жирный перс. Его выпяченный вперед огромный живот едва прикрывался полосатым распашным кафтаном архалыгом, стянутым длинным шелковым кушаком. Неуклюже поклонившись гостю, он заискивающе пролепетал:
– Какая честь для меня, видеть вас, ваша милость, в моем скромном заведении.
– Зато для меня твой убогий клоповник сущее наказание, – цинично проворчал Низами-Оглы. – Предоставь мне на время непогоды приличную комнату, да живо, мне нужно переодеться и обсохнуть.
