он приехал домой на зимние каникулы. К своему удивлению, я не разозлилась, не почувствовала укола боли. Я чувствовала то же, что с Лайлой, – сочувствие. Может, Райан тоже ощущает давление, тоже пытается притворяться кем-то другим. Мне правда кажется, что я была ему небезразлична, как и он мне. Он не был моей первой любовью, но стал первым уроком.
Теперь, когда выпускной не за горами и от свободы меня отделяет всего месяц, я уже будто кожей чувствую калифорнийское солнце. С тех пор как я нашла дневники, прошел почти год, и я совсем забыла, что установила уведомление о новостях в связи с Романовыми; оно застает меня во время школьного обеда.
– Ты кому-то очень нужна, – говорит Тайлер у меня за спиной.
Мы стоим в очереди, чтобы отправить пустые подносы в стопку.
– Как всегда, – усмехаюсь я, доставая телефон из кармана, и сердце будто проваливается в желудок.
Ссылка на статью «Нью-Йорк Таймс». Нажимаю и читаю заголовок: «ДНК-тест подтверждает гибель последних Романовых».
Выходные данные московские. Тайлер пихает меня подносом в спину, чтобы я двигалась вперед. Заставляю себя читать дальше. Эдуард Россель, губернатор региона в 1 450 км к востоку от Москвы, в среду сообщил, что тесты, проведенные в американской лаборатории, определили, что останки принадлежат Алексею и Марии.
«Пришло подтверждение, что обнаруженные останки принадлежат детям. Тела всех членов семьи обнаружены». Дочитываю статью до конца и перечитываю еще раз. Меня толкают со всех сторон, на меня бросают недовольные взгляды, но я не двигаюсь, будто примерзшая к точке на полу.
Вот и все. В статье сказано о Марии, но эксперты спорили, кто из младших дочерей захоронен в первой могиле. Раз есть семь подтвержденных тел, это уже не важно. Не было никакой крестьянки. Не было путешествия через Европу. Не было Ашбурна, Йоханны, Ганьона.
Анна была самозванкой. Разочарование будто давит на меня физически, не говоря уже о том, что Эван был прав. Но почему? Зачем тете было выдумывать изощренную историю и потом запирать ее в старом сундуке? Она была странной, это так, но я не могу поверить, что она просто была сумасшедшей.
Я не могу переварить эту информацию в одиночестве. Рядом стоят Тайлер с Кэти и тихо переговариваются. Я чувствую, что они на меня смотрят, но я сосредоточена лишь на наборе сообщения.
«„Нью-Йорк Таймс”. Ты был прав. Прости». Он отвечает моментально: «Можем увидеться?»
27
2–3 августа, 2008
– Ну они-то тебе точно не понадобятся. – Гриффин поднимает пару пушистых желтых тапочек с Твити. – В Калифорнии ведь жара.
– Я буду в Северной Калифорнии, так что кто знает! – Выхватываю у него тапочки и бросаю их в огромную кучу вещей в углу комнаты – то, что я планирую увезти в Стэнфорд.
Я только вернулась с занятия по пианино – играю плохо, но это не страшно, – и брат помогает мне собрать чемоданы, то есть подглядывает, какое добро я оставляю ему, к примеру маленький плоский телик, который раньше стоял в мамином кабинете.
С тех пор как родители разъехались, мы будто заключили негласный мирный договор. Раньше я винила Гриффина в том, что он усугубляет положение дома, но с тех пор, как мы стали ходить к семейному психологу, я поняла, что, возможно, брат просто пытался быть катастрофой, которая могла бы объединить родителей. Терапия помогает. Хочется верить, что после отъезда он будет по мне скучать.
Мы с папой уезжаем через неделю. Путешествие на машине через всю страну, только мы вдвоем; это его идея. Хотя шестидневное путешествие с отцом на машине через всю страну – развлечение не для слабонервных, я рада, что мы проведем время вместе.
В лас-Вегасе встречаемся с Эваном, оттуда поедем посмотреть на Большой каньон. Мы пообещали Соне сделать много фотографий; она всегда хотела сама его увидеть, но утверждает, что, если Эван поедет, это будет почти то же самое. Он уже три дня как в Чино, гостит у матери. Через неделю после нашей ссоры он сказал Соне, что готов с ней поговорить. Ба в слезах набрала ее номер. Еще есть над чем работать – мы с Эваном всю ночь проговорили по телефону в первую ночь, что он туда приехал, – но он, как и я, начинает понимать, что у любой истории может быть несколько сторон, в том числе у его собственной.
– А они? – Гриффин кивает на сундук, все еще стоящий под окном у меня в комнате.
Я рассказала ему о дневниках. На сундуке лежит футболка. Я отбрасываю ее в сторону и неожиданно для себя обнаруживаю, что открываю сундук. Запах кожи и старой бумаги сразу возвращает меня в прошлое лето, калейдоскоп загадок и открытий, разочарований и преображений. Иногда я поглядываю на сундук и снова чувствую предательство, так же остро, как в первый раз, но все равно не могу сказать, что путешествие по выдумкам Анны оказалось совершенно бесполезным, – ведь оно привело меня к Эвану. Я научила его, что правда не всегда черно-белая, а он меня – что все равно важно ею делиться.
Я знаю, что надо что-то делать с дневниками, – можно поднять их на наш чердак или пожертвовать эксцентричному профессору, который интересуется Россией, спихнуть эту проблему на него. Может, отвезти дневники к дяде Дейлу, пусть лежат с остальным семейным архивом. Что бы я ни выбрала, пора с ними расстаться…
– Полурослик! – Дядя Дейл возникает на пороге. – Рад тебя видеть. Ты, говорят, скоро уезжаешь?
– Да. На следующей неделе.
– Родители будут по тебе скучать.
– Они тоже так говорят, – усмехаюсь я, но знаю: это правда.
Моя машина стоит на подъездной дорожке. Гриффин, ворча, помог мне затащить сундук на заднее сиденье. Дядя Дейл, в свою очередь, помог донести его до прихожей особняка, который они с тетей Мэй купили несколько месяцев назад. Тут высокие потолки, просторные комнаты и большая лестница, у которой висит огромная люстра; сундук на новом сияющем полу выглядит неуместно.
Вероятно, дядя Дейл замечает мои внутренние метания, потому что говорит:
– Знаешь, если тебе это все интересно, почти все документы дяди Генри мы пожертвовали колледжу. Там в основном лекции и заметки, всякие такие штуки, но, может, какие-то личные вещи тоже там оказались. Если тебе интересно.
Я прищуриваюсь, понимая, что я глупейшим образом упустила один момент – что именно изучал и преподавал дядя Генри.
– Историю, – отвечает дядя Дейл. – Он был каким-то экспертом по России. Даже давал показания перед Конгрессом во время холодной войны. Поэтому-то университет и
